Израильтянка - [47]

И еще не мог понять Исраэль, как случилось, что он — взрослый и опытный мужчина — не сдержал эмоций, не взял себя в руки, а быстро, как школьник, завершил дело, не успев доставить удовольствие ни себе, ни Юлии. Поэтому он сконфуженно избегал ее взгляда и пропустил выражение счастья на ее лице. А Юлия была на седьмом небе, заметив, как возвращается к ней способность любить и быть любимой нормальным умным человеком, а не вооруженным маньяком. Она чувствовала, как вновь приобретает уверенность в себе, как улучшается настроение, несмотря на трудные дела, ждущие ее дома. Теперь у нее был план, подсказанный сказками Исраэля, и силы для его претворения.

Они съели остывшую глазунью и салат и выпили кофе, приготовленный Исраэлем. Юлия взъерошила его затылок.

— Мне надо ехать, — сказала она.

— Куда? — не понял он.

— Домой, в Тель-Авив.

— Прямо сейчас?

— Да, сейчас, — ответила она.

— Но я хотел взять тебя на прогулку по Голанам!

— Голаны подождут, а мне надо срочно идти в полицию!

— Это полиция подождет, а Голаны могут завтра отдать Сирии.

— Все равно, мне надо ехать.

По радио передавали новости: «Всеобщая забастовка мусорщиков закончилась, и только уборщики города Бат-Яма продолжают бастовать».

— Я отвезу тебя, — сказал Исраэль.

— Спасибо, я сама.

— Почему?

— У тебя дела, тебе надо писать доклад о русских сказках.

— К черту доклад! Я тебя отвезу!

— Нет-нет, я хочу одна! — сказала Юлия твердо.

ЧАСТЬ 4 БЛУЖДАЮЩИЙ КЛУБОК

ГЛАВА 34

Борис держался, как мог, но знал, что надолго его не хватит. Не молод уже для таких потрясений. В России о пенсии бы мечтал. А здесь — иди работай, улицы подметай. Да лучше бы он улицу сейчас мел, чем думал о том, что наделал по наущению Аркадия! Какие заботы сам себе на старую голову нагромоздил! Вот идет он по улице полной дерьма, бумаг, огромных мусорных мешков, раскрытых зловонных баков, по его собственной улице, где он, и только он, отвечает за чистоту. По привычке Борис поднял с тротуара несколько бумажек и приготовился аккуратно положить их в мусорницу, но вспомнив, что забастовка дворников Бат-Яма продолжается, чертыхнулся и бросил под проехавшую машину. Так он и шел дальше, глядя себе под ноги, матерясь сам с собой, не замечая прохожих. Со стороны казалось, что вот идет по улице утружденный жизнью человек, потерявший разум. Никто бы не предположил, что этот безумец — вчерашний герой и профсоюзный любимец, ввергший в грязь и балаган не только славный город Бат-Ям, но и всю страну. Борис шел, скрывая лицо, боясь, что кто-нибудь узнает его и пристыдит перед всеми. Но более всего он презирал самого себя за то, что поддался на уговоры Аркадия, не устоял перед видом его молоденькой невестки и распушил хвост, как молодой глупый петушок, не пробовавший еще курочку-наседку. Вот так легко купился на красивые глазки и согласился продолжить забастовку в Бат-Яме после того, как усатый профсоюзный босс обманом закончил всеобщую. А расхлебывать-то самому придется. С начальством, с журналистами разговаривать. При его-то куцем иврите! Если по-русски, то Борис бы за словом в карман не полез. Он бы им всю их эксплуататорскую историю вспомнил, от Плутарха до Маргарет Тэтчер. Он смешал бы их с грязью! Небось, все коридоры муниципалитета завалены бумажками. Они же бумагу марают целый день и бросают там, где стоят, — свиньи!

Борис был зол, как сто чертей. По дороге в муниципалитет он встретил других коллег-дворников. Некоторые из них убирали свои территории, решив, что забастовка закончилась. Борис приказал им прекратить работу. Одни с радостью согласились. Другие согласились нехотя, не понимая, почему они должны продолжать забастовку, если всеобщая закончилась. Борис пытался на ходу объяснить им со слов Аркадия разницу между Бат-Ямом и Рамат-Авивом, но, главное, увлекал их за собой, уводил подальше от рабочих мест, вел на собрание в муниципалитет. Образовалась довольно большая и шумная группа, кричащая по-русски и по-местечковому размахивающая руками. Прохожие сторонились, прячась за мусорными баками. Борис ловил среди разговоров героические слова поддержки и пропускал мимо ушей сопливые возражения, основанные на страхе увольнения. Шествуя во главе группы, он вдруг почувствовал себя лидером. Рядом с ним бодро шагали сторонники, а поодаль и сзади плелись сомневающиеся. Эти с грохотом тащили за собой мусорные ведра и метлы, а сторонники побросали свой инвентарь на месте и шагали налегке. Борис расправил плечи, расстегнул куртку, сунул руки в карманы. Ему стало жарко от быстрой ходьбы. Встречный ветер ерошил волосы и холодил виски. Он вновь почувствовал себя воодушевленным героем, ведущим людей на подвиг. Пусть шарахаются прохожие, пусть возвращаются по домам сомневающиеся! С ним друзья, и они еще покажут, что способны постоять за себя в своей стране! Он втайне жалел сейчас только о том, что не мог поведать своим друзьям правду о тайной цели забастовки, не мог рассказать им о нежной и женственной русской женщине, одинокой, несчастной, брошенной Юлии Наталевич.

Целый день Борис был среди людей. Местное начальство требовало возобновления работы. Усатый профсоюзный босс убеждал его прекратить забастовку. «Мы же всего для вас добились, зачем продолжать?» — притворно недоумевал он. Но Борис, предупрежденный Аркадием, не давал себя обмануть, требовал ставок, требовал уменьшения нормы. Своего заместителя, марокканского еврея, он назначил спикером для общения с прессой. Он посадил вокруг себя своих сторонников, а сомневающихся разослал по домам, чтобы не мешали. Правительство как будто не торопилось делать уступки, проверяя дворников на прочность. Мэр города угрожал нанять частных мусорщиков для уборки города в обход бастующих. Тогда Борис распорядился организовать патрули против частников. Борьба захватила его. В глубине души он со страхом думал, что будет, если правительство не пойдет на уступки, однако отгонял эти мысли на потом. Он и думать забыл о тайной цели забастовки — помочь Юлии, вырвать ее из когтей израильской полиции.