Израиль: почти паломничество - [89]

В стихах эту же идею он выражал так:

Восстань

Против жалкой

Среды прозябанья!

Зажги негасимое

Пламя восстанья,

Молчание —

Трусость и грязь.

Восстань!

Душою и кровью

Ты — князь!

И выбери:

Смерть иль победный удар —

Иодефет, Массада, Бейтар[1].

Если бы такие стихи написал житель Египта, находившегося под колониальным господством Англии, или, скажем, житель находившегося под французским колониальным господством Алжира, то уверен, что эти строки были бы охарактеризованы всеми советскими литературными (и нелитературными) критиками как похвальный образец свободолюбивой и патриотической поэзии.

Впрочем, политические противники Жаботинского из числа еврейских политиков клеймили его подчас не хуже советских, с подлинно ленинской страстью и лексикой. Так. Давид Бен-Гурион, будущий первый премьер-министр Израиля, считавший себя «правильным сионистом», как-то в пылу полемики назвал его «Владимир Гитлер». Несмотря на сверхактивную политическую деятельность, Жаботинский не забыл и о литературе. В середине 1920-х годов им был написан на русском языке роман, а позже, в середине 1930-х годов — еще один. В 1930 году британские власти вынудили Жаботинского уехать в Европу.

Не забывал он и поэзию, написав ряд стихов, в том числе и по-русски. Его «Песнь знамени» — это просто Эдуард Багрицкий, только на израильский лад:

Золотой луч солнца в споре

Победит сырую ночь;

Вечно свет и тьма в раздоре.

И Израиль гонит прочь.

В каждом веке рабства тучи,

Тучи лжи и тучи бед.

И в награду он получит

Свет свободы — правды свет.

На мой взгляд, его поэтическое дарование все же куда больше проявляется в элегических строчках перевода «Ворона» Эдгара По:

Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах

Жуткой, чуткой странной дрожью пронизал меня всего;

И, борясь с тревогой смутной, заглушая страх минутный,

Повторил я: «Бесприютный там у входа моего —

Поздний странник постучался у порога моего —

Гость, и больше ничего.

Жаботинский умер в Нью-Йорке в начале 1940 года, куда приехал с целью получить поддержку своего плана создания еврейской армии, которая сражалась бы против нацистов на стороне союзников. Неудача в реализации этого плана, как считается, стала причиной его ранней смерти. Сегодня в ряде городов Израиля есть улицы и кварталы, названные в его честь.

С 1939 по 1941 год в этой тюрьме содержался еще один видный политик будущего независимого Израиля, который стал очень хорошо известен советским людям — как по имени, так и своей запоминающей внешностью (он рано потерял глаз и всегда носил закрывавшую его черную повязку) — Моше Даян (1915–1981 гг.). Наверное, здесь он выковал одну из своих знаменитых фраз — «Солдат, который не сидел в тюрьме — не солдат». Запоминавшиеся фразы у него рождались легко. Вот еще несколько: «Как только вы встанете на нашу точку зрения, мы с вами полностью согласимся», «Если мы проиграем эту войну, я начну другую под фамилией моей жены». Задержанный в начале 1950-х гг. (уже в звании генерала израильской армии) военной полицией за езду ночью на скорости 120 км в час, он написал в объяснительной записке: «У меня только один глаз, поэтому в целях обеспечения безопасности движения я смотрел на дорогу, а не на спидометр».

У Даяна, как у Жаботинского, тоже «русские корни»: его отец и мать приехали в Палестину с Украины за несколько лет до октябрьской революции. В возрасте 14 лет он вступил в подпольные вооруженные группы, созданные еврейскими поселенцами для защиты от нападений арабов и проведения «акций возмездия». Его наставником в военных делах был Ицхак Садэ, бывший цирковой борец (да-да, были в России и евреи-борцы!), чемпион Петербурга, прошедший первую мировую войну в составе русской армии, в которой он дослужился до звания унтера. За участие в подпольной военной организации Даян был арестован британским властями и осужден на 10 лет, из которых 2 года он провел в тюрьме Акко. С началом войны с Германией британские власти стали заинтересованы в сотрудничестве с еврейским населением Палестины и освободили большое число еврейских заключенных, в числе которых был и Даян. Свою известность в мире он приобрел как министр обороны Израиля во время арабо-израильских войн 1967 и 1973 годов. Я помню, какое изумление победы израильской армии в этих войнах вызвали тогда в Советском Союзе. Кто бы мог подумать: евреи, оказывается, умеют еще и воевать?!

А ведь военная карьера Даяна могла бы и не состояться. Он отличался повышенным вниманием к женщинам, и муж одной из его любовниц в конце 1950-х гг. написал тогдашнему премьер министру Давиду Бен-Гуриону письмо, в котором попросил примерно наказать морально неустойчивого генерала. Премьер-министр нашел время ответить. Ответ этот может рассматриваться как пример государственного подхода к ценным кадрам. В нем было сказано, что Бен Гурион, знает множество людей с совершенно безупречной личной жизнью, которые, однако, ничем особенным не помогли государству в его трудной борьбе за существование. Моше Даян же, при всем неправильном отношении к своей долготерпеливой жене, оказал стране услуги исключительной важности. И что пока он, Давид Бен Гурион, будет исполнять обязанности премьер-министра Израиля, должностных лиц страны будут оценивать по их заслугам по отношению к стране, а не по промахам, совершенным ими в личной жизни. Сейчас такое письмо главы правительства представить крайне сложно: требования к морали политиков и военных руководителей в странах Запада, на стандарты которых ориентируется Израиль, стали заметно строже.