Изоляция - [124]

У него было выражение лица, будто он забрел в берлогу и разбудил бурого медведя. Молодой потому что еще. Мало что видел и знал. Скорее всего, в патрули если ходил, то всегда благополучно возвращался. Он не знал, что такое засада, приманка, как действовать в помещениях с ограниченным пространством. Он выстрелил, когда я уже вмазал ему меж бровей и голова его откинулась назад. Еще раз, рефлекторно, после удара коленом по печени. Я уже контролировал его оружие, хоть он и продолжал цепко удерживать его в руках. Резко надавил на ствол, следующая очередь расплющилась о бетонный пол, срикошетила в стену с характерным свистом. Выдвинув вперед плечо, как ветеран регби, я мощным толчком пришпиливаю парня к стене, зубами впиваюсь ему в глотку. Он завизжал от боли и испуга, выкрутился угрем и сумел-таки оттолкнуть меня, невзирая на то что кусок его плоти остался у меня в зубах.

Как у волка.

Автоматчик рванул прочь из пункта, но вместо него тут же, будто по волшебству, образовался другой «дог». Покрупнее, и глаза горят, что у дикой кошки. Лицо его показалось мне знакомым. Чертов тягач-изменник, подавшийся внаем. Сверчок, по прозвищу. Еще та гнида, и пистолет уже в руке. Впрочем, его наступательный акт закончился сразу же — армейский штык-нож, прилетевший с противоположной стороны командного пункта, встрял чуть ниже кадыка.

Я оглянулся. Спасибо, Рафат.

Не знаю, что там случилось у Трофимова, но я был рад его видеть снова. Уж думал, затоптали. Влетев в командный пункт в обрывках своей черной одежды, он, с одной стороны, вселял оптимизм (раз не прикончили, значит, есть надежда), с другой — его лицо, едва различимое в бликах тревожной лампы, предвещало куда более крупные неприятности. За ним никто не бежал, но я увидел знакомый «флакон», катящийся по земле. Задрали уже. Откуда они у них?! Да еще и с собой? На тюремке у Каталова одолжили, что ль?

Он не успел крикнуть, но это было понятно: «заря». Глохнуть я уже привык, а вот оставаться слепым — нет. Все, что я успел, так это подхватить с линолеума свой нож, он был ближе, чем автомат. Пребывая в белом тумане, я махал им, делал выпады как заправский шпажист, кричал как сумасшедший — все слова, какие только знал (я ведь почти не слышал, что кричу), — но все это лишь несколько мгновений. Удар в лицо был сокрушительной силы. Наверное, куском бетона или чем-то очень похожим. Скорее всего, им бросили. Я потерял равновесие, на белом полотне заискрили бенгальские огни, кто-то свалил на пол, руку выкрутили. Я звал Трофима, но не уверен, что он мог меня слышать сквозь этот свист в ушах.

Затем били ногами. Влажный от крови бок содрогался от каждого удара. Голову в этот раз уберечь не удалось, удары тяжелых берцев совершили в мозгу переворот. Совершив пару заранее обреченных на провал попыток подняться, окончательно утратил ориентацию в пространстве. Туман перед глазами понемногу рассеивался, но я мало что видел. Чувство гравитации покинуло меня, и я будто бы пытался оттолкнуться от потолка. Все происходило словно с кем-то другим, чьими глазами я мог смотреть на белый мир.

Я терял связь с реальностью. Боль скопилась в один пылающий комок и растворила меня в себе.

Я ожидал, когда наступит момент тишины. Когда пуля влетит мне в голову и погасит там свет. Хотя понимал — они не застрелили меня сразу только для того, чтобы было на ком вымещать зло. Мне знакомо это чувство. Пуля — слишком мягкая смерть для тех, кто дерзнул выступить против «догов». Тем более против двадцати «догов» самого Кули — бескрышного и западлянского гопника, когда-то промышлявшего вытряхиванием мелочи из карманов школоты.

Сраный гангста, блин.

Я выполнил твое поручение, десантник Евгений. Сделал все, что мог. Наверное, где-то совершил промашку, где-то оказался слабее, чем ты предполагал, но я тебя не подвел. Видишь ведь.

Не подвел…

Совсем неожиданно меня оставили. Наверное, решили, что я готов. Или на потом отложили, понимая, что никуда не денусь. Захлебываясь кровью, я перевернулся на бок. В бреду думал об Ольге. Что она предпримет, поняв, что операция провалилась? «Доги» теперь могут не покинуть расположения, они останутся здесь и будут ждать, пока у девушки сдадут нервы. Или истощится от голода. Тогда сама пойдет к ним с поднятыми руками. Или предпримет тщетную попытку выкатить самолет. И что они уж сделают с ней в этот раз…

Мне показалось, будто я слышу ее голос. Крики. Издали, как принесенные ветром с другого края села. Застрекотал автомат. Издали, оттуда же. Это ее автомат огрызается, бесспорно. Она покинула ангар, шум самолета стал громче. Я даже слышал, что именно она кричала все время. Всего лишь одно слово: «Глеб!»

Она звала меня. «Калаш» захлебнулся, сквозь стук отбойного молота в голове я слышал лишь возню, короткие рычания «догов», ее безысходный вопль.

— Олька…

Опираясь на стол с пультами, я поднялся на ставшие деревянными, выстроганными косоруким неумехой ноги. Сплюнул тягучий ком. В глупой надежде пошарил рукой по столу. Как и ожидалось, ничего подходящего там никто для меня не оставил.

— Глеб! — заметно ближе, четче.

Ток из потайных резервуаров, что где-то приначены в организме человека, поступил в мышцы. Подпитанный, как мне тогда казалось, энергией шарахнувшей молнии, я со всей возможной прытью рванул к ангару. Да, пожалуй, верньер отчаянности в этот миг у меня просто сломался на максимальной отметке. Потому что бросился я туда даже не с ножом, как Трофимов. Со мной были только голые руки.