Изоляция - [122]

— Послушай меня, хлопчик. Я не знаю, кто ты там такой — никакого Филарета на базе никогда не было, — но вот что я знаю точно, так это то, что ты в дерьме по самые ноздри. Вас там сколько, человек шесть? Ты трезво оцениваешь свои возможности? Я ведь могу не понять тона, и наш базар не состоится. Сам понимаешь, что будет, если я умолкну.

— Да сколько влезет, — хохотнул Трофимов. — Мне базар с тобой водить не о чем. Ты либо костыляешь отсюда, либо кормишь на задворках червей. Выбирай.

Его голос все еще звучал твердо и монолитно, не давая и намека на трещину, но мы четверо, оставшиеся во дворе базы, понимали — блеф, пусть и качественный, все равно блеф. Старлей не располагал достаточными силами для сопротивления двадцати лбам с автоматическим оружием. Тем не менее он напоминал предводителя гордых и непокорных казаков, по воле случая оставшихся на обороне важного объекта. Умрем, но не позволим сорвать операцию.

Наступила нехорошая тишина. Ощущение врага, налипшего к стенам, вынуждало сердце стучать быстрее, а пальцы — отбивать чечетку на крышке «еврейчика». Мы заняли оборонные позиции, но даже так — высовываясь из-за своих укрытий как живые перископы, были слепы и беспомощны. Мы понятия не имели, откуда и каким образом они будут атаковать.

Эх, если б был свой «глаз» со стороны, вроде Окуляра, просто чтоб наблюдал и докладывал…

Трофимов оглядел каждого из нас.

— Будьте готовы отходить в бункер, — тихо сказал он.

И этим самым будто бы подал команду. Все. Началось. Полетели из-за стены к нам черные маленькие «флаконы». Штук пять одновременно.

Знакомые вещицы.

— «Заря»!!! — закричал Трофим, нырнув за «уазик».

Он выкрикнул это слово еще раз, но услышал я только «Заррррррр…» — а дальше все сорвалось в свист. Взорвались в воздухе. Мне хватило ума в этот раз закрыть глаза и спрятать лицо в локтевом изгибе, но вспышка света все равно меня достала. Она была настолько яркой, будто во двор упала атомная бомба.

Опустив руку, я увидел троих чужаков. Соскочили с ограждения как обезьяны. Они были в такой же черной форме, как и наши «доги», но для меня они отличались так же, как для пчелы отличаются пчёлы из другого улья. Наглые хари, ненавидящие очи, в каждом движении тела стремление во что бы то ни стало порвать нас в клочья. Бросовый отряд, прикрытие для остальных.

Автоматный стрекот сквозь свист в ушах напоминал озвучку для давешнего фильма про войну. Мы шарахнули по ним вместе с Трофимовым. Но ушли, черти, сразу в укрытия — за трактор, кирпичную навалу, за которой прятался Бакун. Хоть и не спецназ, но и с нерасторопными крестьянами никакого сходства. Да и местность для них, сразу видно, знакомая. Ответили агрессивно, шквально, не давая возможности выпрямить спину. Я скукожился за бочкой от бензовоза, слыша как пули с глухим эхом дырявят ржавую емкость.

Затарахтел из окна казармы Бакун, но неудобное расположение строения не давало ему возможности вести прицельный огонь. Высунувшись в окно, он напоминал бандюгу, отстреливающего преследователей, высунувшись по пояс из машины.

Напугал вроде бы, затихли.

— «Заррррря»! — снова голос Трофимова.

Я вскинул взор к небу. «Флаконы» уже пересекли перигей траектории. В боку резануло, когда валился лицом на асфальт. Пуля попала или шов разошелся — неважно. Важно, что я чувствовал, как прилипает к телу напитанная кровью тельняшка. Это не боль, это огорчение. Если меня подстрелили, то это огорчение, что Олька достанется кому-то другому. Да, дураки в такие минуты думают именно об этом. И я был ярчайшим тому примером.

— Суки!!! — заверещал, кажись, Бухта.

На мгновение мне показалось, что я пережил скачок во времени и пространстве. Захолустную авиабазу, которая даже во времена серпа и молота не была строевой частью, таинственным образом подменили центром Грозного. Годку эдак в девяносто третьем. Другие голоса, другой запах, вонь гари, другой асфальт перед глазами, какой-то черный, в широких трещинах, даже другой грохот оружия: привычное «калашное» тра-та-та заменили какими-то грохочущими, затяжными, едва ли не пушечными залпами.

Встать, Салман. Не будь гребаной тряпкой, когда ты почти достиг цели.

Их было уже не три. Их было человек восемь. Они перескочили забор с легкостью тренированных брать барьеры овчарок. Перебегая сам не зная куда, я стрелял почти что наугад. Кажется, одного пришил: его откинуло назад, серый бетон окрасился красными брызгами. Остальные шарахнулись кто куда, пули брызнули снопами искр, ударяясь в корпус трактора.

— В бункер! — закричал Трофимов. — В бункер!

Я его не видел. Время для меня замедлило ход. Тот промежуток, что отделял путь от цистерны до входа в бункер, мне приходилось преодолевать как по дну моря. Я бежал, а будто бы стоял. Видел Бухту, натурального блондина, лежащего на асфальте. Он сучил ногами, прижав обе руки к правой части груди. Я видел озверевшего Рафата, продирающегося к однополчанину сквозь шквал пуль. Если заговоренный — просочится между ними. Я видел Чирика, ослепшего Чирика, который высадил все пять зарядов по деревьям и стогу сена, но не попал ни в одного «дога». Я видел, как взрываются фонтаны крови из тела Бакуна, продолжающего палить, открыто свисая из окна казармы. Мне было жаль его, как, наверное, никого другого. Почему достойные парни так часто уступают пьедестал победителя говеной шелупони? Почему мало таких, как Жека, Трофим, Бакун, и так много отребья, вроде Кули или Гремучего? Где же гребаный баланс сил? И где же обещанная победа сильнейшего? Неужели сильнейший — это тот, кто умеет собрать вокруг себя бездумных, рефлексивных, зомбиозных существ и потакать их жалким прихотям ради достижения своих никчемных целей? Может, у природы случился сдвиг, что она позволяет ползающим взбираться на трон летающего?