Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея - [81]

.

Геологический музей по-прежнему в основном занимался научной деятельностью. Показ коллекций был второстепенной задачей.

Продолжалось препарирование конкреций. Этим занимались в основном Гадомский и Кнырко.

Кнырко был личностью легендарной. В молодости он работал дворником при Академии и чем-то приглянулся директору Геологического музея академику Фёдору Богдановичу Шмидту. Тот стал брать Кнырко на раскопки в окрестности Петербурга, научил его очищать остатки от породы. Когда Шмидт состарился, Кнырко сам искал для него трилобитов. Академик не оставался в долгу и не раз в своих трудах выражал бывшему дворнику признательность за находки и препарировку. В его честь он назвал нескольких животных.

Твёрдые конкреции с массивными костями ящеров пришлись не по душе пожилому препаратору. Их препарирование казалось ему грубым и примитивным, в отличие от ювелирной чистки шипов и глаз трилобитов. Но препараторов в музее было мало, приходилось смиряться с новыми задачами, хотя коллеги замечали, что Кнырко скучал по своему прежнему занятию[741].

Препараторская была оснащена по последнему слову техники. Здесь установили электрические долота, а конкреции просвечивали рентгеном, чтобы определить положение кости. Несколько таких «палеонтологических рентгенограмм» висело в вестибюле. Впрочем, Амалицкий тоже просвечивал некоторые конкреции на рентгеновской установке Политехнического института.

Покупка препараторской техники осложнялась нехваткой средств. Сотрудники изыскивали разные возможности для получения новых аппаратов. Сушкин во время поездки по США договорился с западными коллегами, что расплачиваться за технику и образцы будет не деньгами, а костями. Нью-Йоркскому музею он обещал скелет парейазавра. В Геологическом музее многие высказали недовольство этой сделкой, против Сушкина развернулась, по его словам, «неприличная кампания»; стали говорить, будто он торгует «музейским добром». Против него выступили Едемский и Амалицкая. «За кулисами судачили при препараторах, Православлев повёл со мной разговор в таком роде, что мне труда стоило удержаться, чтобы не приказать его вывести, хотели бежать жаловаться на меня А. П. Карпинскому и т. д.», – рассказывал Сушкин[742].

Чтобы не накалять обстановку, он пошёл на хитрость и послал скелет парейазавра в США частями как отдельные, не слишком важные образцы: сначала череп и позвонки, потом рёбра и хвост, отдельными посылками конечности.

В сентябре 1924 года в музее случилась беда. В Петрограде произошло сильное наводнение, подвал музея затопило выше головы. Неразобранные материалы Амалицкого две недели лежали под водой, пока подвалы не осушили[743].

Зато на Северной Двине удалось возобновить раскопки.

Ещё в 1923 году, сразу после отправки баржи, Едемский сделал «палеонтологическую разведку» на линзу в Завражье, где Амалицкий находил скелеты громадных амфибий. Едемскому повезло: с ходу в небольшом раскопе он добыл сразу три скопления конкреций, буквально нашпигованных костями, в том числе от парейазавра и иностранцевий[744]. Находка представляла большой интерес, поскольку Амалицкий отмечал полное отсутствие крупных ящеров в Завражье.

В 1926 году Едемский прибыл сюда для основательной работы. Под его руководством линзу в Завражье копали 15 человек. Они с трудом крушили крепкий песчаник и пронизанный льдом песок. Линзу вскрыли на площади 80 метров и… вообще ничего не нашли. Лишь изредка попадались конкреции с «полуистлевшими мелкими костями» и отпечатками листьев «с черешками». Их не брали из-за плохой сохранности[745].

В отчёте Едемский удивлялся: «Сопоставляя результаты работ нынешнего года с таковыми же 1923 года, приходится только недоумевать – каким образом тогда, в 1923 году, небольшая пробная раскопка дала такой обильный результат, и на том же месте произведённая в нынешнем году длительная и гораздо более глубокая раскопка дала сравнительно малый остеологический материал»[746].

Он полагал, что причиной могло стать своеобразное залегание линзы. В Завражье она рассечена Северной Двиной не перпендикулярно, как в Соколках, а «несколько вкось», чем объясняется её меньшая мощность и бедность остатками.

Не лучше обстояло дело и с разведкой других чечевиц. Едемский потратил на это четыре дня, нашёл «множество конкреций», «в которых однако оказались лишь слабые намёки на присутствие фауны позвоночных»[747].

После этих работ Едемский больше не возвращался на чечевицы, но оставил другой заметный след в истории Северо-Двинской галереи. Он помог разобрать архив Амалицкого, опубликовал две его работы по геологии, подготовил к публикации ещё несколько и написал его небольшую биографию[748].

В 1927 году линзу в Соколках раскапывал Сушкин и сотрудница Геологического музея палеонтолог Александра Паулиновна Гартман-Вейнберг – очень колоритная особа.

Она родилась в Петербурге в 1882 году в немецкой семье. Её отец титулярный советник П. Э. Гартман был делопроизводителем Кавалергардского полка императрицы Марии Фёдоровны. Жизнь Александры поначалу мало отличалась от жизни других интеллигентных девиц. Она окончила женскую гимназию и Бестужевские курсы по отделу анатомии. После революции работала ассистентом в Первом медицинском институте, где изучала нервную систему обезьян. В мужья взяла анатома, чью фамилию прибавила к своей.