Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея - [79]
Основная часть коллекции оказалась в Петрограде. Оставалось привезти материалы из Москвы и Варшавы.
В 1926 году на поиски конкреций в Москву отправился Едемский. Прошло уже десять лет с тех пор, как Амалицкий оставил в Коммерческом институте четыре ящика с двумя тоннами конкреций. Институт успели ликвидировать и на его базе открыли новый – Народного хозяйства. Управляющий делами института выслушал Едемского и пообещал выяснить судьбу коллекций. Потом оказалось, что поручение он дал в очень своеобразной форме, потребовав от подчинённых найти «окаменелых змей, покрытых камнями»[727]. Никаких «окаменелых змей», конечно, не нашли.
Кто-то сказал Едемскому, что ящики с камнями действительно числились на хранении, но их, вроде бы, вывезли ещё в 1920 году неизвестно куда. Едемский стал наугад обходить музеи и научные учреждения. В Главнауке предположили, что конкреции могли сдать на завод «Жиркость», который занимался производством одеколонов и духов. В другом месте не исключили, что конкреции отправили в провинциальный город – Воронеж, Пермь или Ташкент, где как раз организовывали вузы. Трудность состояла в том, что никто не представлял, как выглядят конкреции.
За неделю «обрыскав всю Москву» Едемский неожиданно напал на след. Один из профессоров Института народного хозяйства вспомнил, что дворник недавно спрашивал, имеют ли ценность булыжники, валяющиеся в сарае. Едемский попросил на них взглянуть. Булыжники оказались кусками конкреций. В сарае нашлись и сами конкреции. Дворники давно собирались их выбросить, считая мусором, но, к счастью, так и не собрались.
Едемский отправил конкреции в Геологический музей. По железнодорожным накладным они проходили как «камень-песчаник».
Спустя ещё полтора года Академия вернула варшавскую часть коллекции. Сколько материалов оставалось в Варшаве, не знал никто. В документах цифры разнились от 5 до 40 тонн. Амалицкий в своё время писал, что оставил в Варшаве лишь малоценный разрозненный материал, но вряд ли все конкреции были малоценными. Например, там могли оказаться фрагменты костей, хранящихся в других местах.
Чтобы получить коллекцию, Академия обращалась к дипломатам, писала запросы в полномочное представительство Польши. Хлопоты увенчались успехом: конкреции внесли в список научных ценностей, подлежащих возвращению в СССР.
Летом 1928 года в Геологический музей доставили 66 ящиков общим весом 12 219 килограммов[728].
Все материалы, добытые Амалицким, оказались в одном месте. Впрочем, ненадолго.
Дом скелетов
В начале двадцатых годов Академии передали небольшое двухэтажное здание на Васильевском острове, на берегу Невы, напротив Эрмитажа. Раньше в нём располагались таможенные склады. Один этаж Академия передала Геологическому музею. Его торжественное открытие состоялось 10 июня 1923 года и было приурочено к небольшой музейной конференции[729].
Газеты почти совсем пропустили это событие, не посвятив ему ни заметок, ни статей. Сама конференция тоже прошла тихо и незаметно.
В Геологическом музее работало два зала. Один целиком посвятили раскопкам Амалицкого, во втором показывали скелеты и кости других ископаемых животных, преимущественно из Западной Европы и Казахстана. Впервые за четверть века публика смогла увидеть ящеров из Соколков. В застеклённых витринах стояли одиннадцать скелетов парейазавров, два скелета иностранцевий, лежал десяток черепов парейазавров и дицинодонтов.
Отдельную витрину занимали три скелета амфибий. На специальных постаментах расположились конкреции, а в конце зала висела гигантская фотография с видом раскопки. Как вспоминал тогдашний студент, будущий препаратор музея Кузнецов, северодвинские чудовища «производили на экскурсантов огромное впечатление своими размерами и устрашающим видом»[730].
Во втором зале находился остеологический (то есть костяной) отдел. Здесь на стенах висели плиты сланца из Германии с отпечатками ихтиозавров, по центру стояли скелеты вымерших носорогов. Особенно грандиозно выглядел скелет носорога индрикотерия, почти полностью деревянный. Две трети его костей вырезал из липы препаратор Ян Мартынович Эглон. Они отличались от настоящих и выглядели красивее. Подлинные были разбиты трещинами, склеены из мелких кусочков в виде какой-то сложной мозаики.
В музее собирались постепенно заменять деревянные кости на подлинные по мере обработки и добычи нового материала[731]. Но делали это не торопясь и в отчётах из года в год писали, что препаратор-реставратор Эглон вновь занят изготовлением липовых костей.
Шуточное стихотворение на эту тему написал палеонтолог Алексей Петрович Быстров.
