Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея - [66]
Помимо привычных парейазавров попались крупные амфибии, в том числе с окаменелыми жаберными дугами[618]. И, наконец, сбылась мечта Амалицкого.
В 1913 году он нашёл небольшой череп ящера, которого назвал двинией (Dvinia)[619]. Ящер напоминал африканского тритилодонта, но был более древним. В полевом дневнике Амалицкий сразу зарисовал необычные зубы двинии, которые были покрыты бугорками и маленькими «бороздами, идущими от вершины к основанию»[620].
Гипотеза о том, что Россия была родиной млекопитающих, получила веское обоснование.
К окончанию работ общая площадь раскопки достигла 500 квадратных саженей. За десять лет Амалицкий выкопал 186 групп конкреций общим весом 130 тонн. Из них он отпрепарировал 30 тонн, которые дали 35 более-менее полных скелетов («из которых 22 гигантских размеров»), 45 черепов («30 громадной величины») и «несколько тысяч отдельных костей, принадлежащих различным животным, а сверх того остатки пресноводных моллюсков, рыб и отпечатки растений».
Преобладали парейазавры: 20 скелетов, 25 громадных черепов.
Дицинодонтам принадлежали два скелета и восемь черепов.
Иностранцевиям – три скелета и ряд отдельных «голов».
«Этот палеонтологический материал отличается поразительным разнообразием, причём каждый год раскопок даёт всё новые и новые формы, между прочим и такие, которые прежде считались характерными для пермских отложений таких отдалённых стран, как Южная Африка, Индия, Техас», – писал Амалицкий.
Он подсчитал, что после очистки всех добытых конкреций коллекция увеличится в 3–4 раза, в ней будет свыше 100 скелетов и 150 отдельных черепов. «А когда раскопки будут доведены до конца, т. е. выработан будет весь костеносный слой, то получится громаднейший Музей, заключающий в себе свыше 200 скелетов, 300 черепов и тысячи разных костей»[621].
Однако в 1913 году Амалицкий был в Соколках последний раз. Больше он туда не вернётся.
Окаменелые святыни
6 мая 1914 года Амалицкого утвердили в звании заслуженного профессора: исполнилось 25 лет его педагогической службы. Карьера получилась блистательной, на что указывали многочисленные награды. Амалицкий был кавалером орденов Святой Анны 2-й степени, Святого Станислава 1-й, 2-й и 3-й степени, Святого Владимира 4-й и 3-й степени, был награждён серебряной медалью в память царствования императора Александра Третьего и памятным знаком по случаю трёхсотлетия дома Романовых[622]. Спустя неделю, 12 мая 1914 года, прошло заседание совета Варшавского политехнического института, где Амалицкого переизбрали директором уже третий раз, вновь на три года. «Избрание состоялось единогласно и закончилось громкими и дружными аплодисментами»[623].
Была и другая хорошая новость. Совет министров одобрил и внёс в Государственную думу законопроект о выдаче из казны 2 671 000 рублей для постройки здания Геологического музея и Ломоносовского института. Казалось, всё налаживается.
Амалицкий, по просьбе Академии, начал составлять отчёт о своих раскопках для представления в совет министров с просьбой открыть регулярное финансирование работ на десять лет – по 13 560 рублей ежегодно. По мнению Амалицкого, десяти лет хватило бы на разработку всей оставшейся линзы.
Краткая заметка, которую просила Академия, неожиданно разрослась в большой опус в десять печатных листов, с тридцатью таблицами. Тем летом Амалицкий не собирался в Соколки, он хотел отправиться в заграничный отпуск[624], но работа над рукописью затянулась, и это его спасло: 19 июля Германия объявила войну России. Амалицкий потом напишет, что рукопись избавила его от немецкого плена, куда он сам «стремился, желая посмотреть кое-что из завров в Мюнхене и Лондоне»[625].
В России войну встретили с энтузиазмом. Её ждали много месяцев, и известие о ней «как бы разрядило насыщенную атмосферу»[626]. Невский проспект запрудила многотысячная толпа, которая двинулась по улицам, распевая гимн. Перед Казанским собором состоялась грандиозная манифестация, в которой участвовало 30 тысяч человек.
Началась мобилизация, на запад ехали целые эшелоны. Жители городов провожали солдат овациями, дарили цветы, иконы, конфеты и папиросы. Тем временем горожане начали покидать Варшаву. Поезда, идущие в Москву и Петербург, были переполнены.
Амалицкий отправил в Академию телеграмму с просьбой выхлопотать два вагона для вывоза палеонтологических материалов. Однако усилия Академии не увенчались успехом. Амалицкий сам связался с военным начальством и тоже получил отказ. Дело в том, что ещё в 1912 году при разработке мобилизационного плана его находки были внесены в число «народных святынь и ценностей», которые в случае нашествия неприятеля подлежали эвакуации в первую очередь[627]. У постановления была обратная сторона: эвакуировать святыни в Петербург не разрешалось, поскольку город считался первоочередной целью неприятеля.
Амалицкому пришлось упаковать коллекции и ждать эвакуации в Москву.
В сентябре линия фронта приблизилась к Варшаве. Издалека доносился гул орудийных залпов и пушечных выстрелов. «Жутко было их слушать на улицах, но ещё более жутко было, пожалуй, сидя в квартире, невольно поднимать глаза к оконным стёклам, издававшим раз за разом такое дребезжание, точно громадные мухи, забравшиеся между рамами, рвутся на свободу и неистово жужжат», – писали газеты
