Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея - [67]
14 сентября Амалицкий получил приказ эвакуировать имущество института и палеонтологические коллекции. Профессора и служащие получили билеты до Москвы, трёхмесячное жалованье и пособие на выезд.
Материалы из Соколков заняли целый вагон. Из Варшавы вывезли примерно половину – 50 ящиков со всеми отпрепарированными за последние годы костями. В Москве их сложили в здании Строгановского училища, где разместилась канцелярия Политехнического института. Вывезти остальную половину не удалось. Впрочем, эвакуация закончилась так же быстро, как началась. Уже в октябре ситуация стабилизировалась, немецкие войска отошли от Варшавы, линия фронта замерла.
Едва институт освоился на новом месте, ему велели вернуться и возобновить занятия в Варшаве. В его прежнем здании к тому времени развернули громадный военный госпиталь. Койки стояли в аудиториях, чертёжных, кабинетах, музее. Только три небольших зала оставались свободными. В институте решили, что в текущих условиях этого достаточно для работы.
9 ноября 1914 года в актовом зале прошло торжественное молебствие перед началом занятий. В нём приняли участие не только профессора и учащиеся, но и раненые солдаты из лазарета. На церемонии возгласили «вечную память» студентам и воинам, павшим на поле брани. Все присутствующие в знак скорби опустились на колени. Затем Амалицкий произнёс речь, указав «на особенности переживаемого великого исторического момента, в который приходится институту начинать новый учебный год»[629].
Чтобы наверстать два упущенных месяца, в институте упразднили рождественские каникулы, которые обычно длились весь декабрь, и продлили осенний семестр до февраля, а окончание учебного года, в случае надобности, решили сместить на середину июня.
Занятия представляли собой весьма необычное зрелище. Студенты слушали лекции в коридорах и подвалах[630], на практических занятиях работали для нужд фронта, изготовляя респираторы и гипосульфит[631]. По словам Амалицкого, неудобства никого не стесняли, настроение было деловым.
Его супруга занялась благотворительностью в пользу раненых солдат и вместе с Кружком русских дам открыла военный госпиталь на сорок кроватей[632]. Средства собирали по подписке и на Дне солдатского погона, продавая на улицах «изящные погончики», которые пользовались спросом у публики.
Война стояла буквально на пороге. В январе 1915 года Амалицкий писал Андрусову:
Я теперь нахожусь в таком положении: рукописи и все справки в Петербурге, коллекции в Москве, а «голова» на позициях. Единственная, самая драгоценная уника «Dwinia»= Tritylodont'ового типа находится у меня в дорожном несессере, чтобы в случае эвакуации всегда её взять с собою.
Положение наше довольно интересное. Мы занимаемся под оглушительный гул канонады. Время от времени появляются немецкие аэропланы, которые бросают бомбы, одна из которых упала около нашей студенческой столовой, когда я там был.
Мы выскочили на улицу посмотреть, что сделала бомба (она никого не убила) и продолжили свой обед; впрочем, некоторые философы и не прерывали обеда.
Немцы бросают с аэропланов угрожающие воззвания. Снаряды убивают, к счастью, очень немногих любопытных, главным образом детей и стариков.
Иногда мы ездим на «позиции» к самым окопам. Тут идёт уже оглушительная канонада и бризанты разрываются на глазах. На зрителя всё это производит впечатление вполне обдуманного технического предприятия, где всё предусмотрено и всё на своём месте и каждый за своим делом. Впечатление спокойное, уравновешенное; все сознают серьёзность работы и ответственности.
Вижу, идёт солдат со стороны окопа, и задаю ему довольно глупый вопрос, ибо непременно хочу заговорить, но не знаю, о чём. Получаю очень краткий ответ: «жизни не жалко, только бы врага одолеть», и солдат пошёл к походной кухне. А кругом – застывший в снегу зимний пейзаж.
Мы с позиций возвращаемся совершенно спокойными за исход войны.
Подбирается к нам другой враг: тиф и холера. Последние дни наступили оттепели, людские и лошадиные трупы, неглубоко зарытые – гниют, заражают воду и даже распространяют зловоние.
Наконец, ещё есть один ужасный враг: среди населения, находящегося в районах, отрезанных от нас и от Германии, появился голод. Местное население, через районы которых прошли войска, лишились и крова, и пищи. Начинает появляться голодный тиф. В таком положении находится Лодзь, некогда богатый город, а ныне отрезанный от нас и не снабжённый немцами ввиду бездорожья.
Что нас ждёт дальше? Этого вопроса мы не задаём, ибо уверены в хорошем исходе. О немецких совершенно непонятных выходках – мы с ними совершенно свыклись, думаем, что и это немец после войны нам разъяснит в своих «Berichte»[633].
Из-за обширных военных трат правительство экономило на всём, и просьбу Академии выделить средства на работы Амалицкого отклонило. С 1915 года он оплачивал аренду земли в Соколках из личных средств[634] и привычно посылал небольшие пособия крестьянам.
А на севере вовсю шла мобилизация, даже раскопку стали «каравулить бабы»[635].
Амалицкие получали от крестьян такие письма:
«1915 года 1 июля деревня тараканово
