Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея - [64]

Директором музея был академик Феодосий Николаевич Чернышёв. Он уже несколько лет пытался превратить музей в крупный образовательный центр, придумал для него название – Русский национальный геологический музей, но дальше дело не двигалось, несмотря на огромную энергию Чернышёва.

Музей, по сути, оставался складским помещением, в котором числился один хранитель, два препаратора и несколько других сотрудников. Даже у директора не было своего кабинета, ему приходилось заниматься в проходах выставочных залов[587].

В 1908 году сразу после возвращения из Новочеркасска в Варшаву Амалицкий начал освобождать залы университетской библиотеки. К тому времени препараторы очистили от породы пятнадцать скелетов, тридцать черепов и много отдельных костей.

Осенью первые два скелета парейазавров и один скелет иностранцевии были разобраны, закреплены, упакованы и малой скоростью отправлены по железной дороге в Петербург. В Геологическом музее они сразу заняли половину самого большого зала. Чтобы их разместить, пришлось убрать в соседний зал четыре витрины. В отчёте музея об этом говорилось такими словами: «Получение ценной коллекции проф. В. П. Амалицкого захватило Музей, можно сказать, совершенно неподготовленным и неприспособленным»[588].

Чернышёв посчитал, что музей может принять из Варшавы в лучшем случае ещё три-четыре скелета, причём их придётся поставить вплотную друг к другу, а после этого «будет лишен возможности принять в свои стены хотя бы один скелет, которых, однако, всего ожидается не менее тридцати, не считая массы отдельных костей»[589].

Новые скелеты не замедлили явиться.

В 1909 году из Варшавы привезли ещё шесть полных скелетов парейазавров, а также большую конкрецию со скелетом и её «обратный гипсовый отлив» (то есть слепок нижней стороны), три отдельных черепа, шесть тазов и двенадцать лопаток разных ящеров. Они полностью заполнили уже два зала, а некоторые волей случая опять попали в библиотеку, теперь Геологического музея.

Витрин у скелетов не было. Их поставили на доски, немного приподняв над полом с помощью козел. Проходы между ними получились узкие, и можно было случайно «задеть и попортить ту или иную выдающуюся часть». Кроме того, старый паркет дрожал от шагов, сотрясение передавалось «скелетам, рыхлые, во многих местах склеенные кости» которых «страдали»[590].

Под скелеты заказали четыре дорогие витрины с выдвижным полом. Они были прекрасно задуманы, но пользоваться ими не получалось: из-за тесноты пол выдвигался до половины и упирался в другую витрину.

Чтобы установить новые витрины, пришлось вновь переставлять старые. Их сложили сначала в два яруса, потом в три, а некоторые разобрали и убрали на склад.

На беду, в это же время Геологическому музею передали ещё один ценный экспонат – гипсовый слепок скелета диплодока (Diplodocus сarnegiei). Это был «оригинальный американский подарок»[591] императору Николаю Второму от мецената Карнеги. Император передал подарок Академии, она распорядилась отправить его в Геологический музей, который принять его не смог из-за отсутствия места. Подарок был огромный – 25 метров длиной, 20 тонн весом.

Америка уже тогда славилась гигантскими динозаврами. Как писал журнал «Вокруг света», в этой стране всегда было что-то огромное: «Надо полагать, что Америка испокон века была страною всего грандиозного: её население идёт теперь исполинскими шагами по пути прогресса; в её городах строятся двадцатиэтажные дома; её сыны быстро составляют себе колоссальные состояния, исчисляемые миллиардами; а много веков тому назад в той же Америке жили исполины, в сравнении с которыми теперешние слоны показались бы жалкими пигмеями»[592].

Диплодок был одним из самых огромных. Газеты шутили, что дети рядом с его скелетом «кажутся почти мухами»[593].

Скелет пришлось поставить в президиуме Академии. Его привезли из США в разобранном виде, кости были упакованы в «ящики, мешки и жестянки»[594]. Их собирали под наблюдением американских специалистов. Работа шла трудно: американцы говорили только по-английски, русские препараторы Кнырко и Пец – по-русски[595]. Изъяснялись, видимо, жестами.

Гипсовый скелет загородил все окна, выходившие на набережную Невы. Подпираемые железными прутьями позвонки почти касались потолка. Череп упирался в одну стену, хвост – в противоположную, причём его пришлось подвернуть, иначе не помещался[596].

Скелет в президиуме поставили временно. Но нет ничего более постоянного, чем временное. Диплодок простоял там пятнадцать лет и всем мешал.

В начале Первой мировой войны в зале устроили лазарет на сорок кроватей, и Академия распорядилась диплодока разобрать. Для этого даже вызвали из отпуска препаратора Кнырко, который лежал дома после болезненной операции на руке[597].

Геологический музей уверял, что хрупкие гипсовые слепки крайне нежелательно лишний раз трогать. Препараторы демонтировали только шею и хвост, остальное накрыли картонным футляром[598].

На настойчивые просьбы Академии продолжить демонтаж музей отвечал требованием освободить зал от лазарета на две-три недели, что было невозможно. В итоге диплодок без шеи и хвоста простоял в президиуме всю войну…