Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея - [56]

Когда зима кончилась, мощные «вешние воды» подхватили кости и трупы ящеров и снесли в русло. Благодаря случайной преграде, например мели или ледяному затору, трупы остановились и в свою очередь послужили «преградой, задерживающей следующие за ними трупы». Скопление трупов останавливало потоки ила, «которым вообще богаты реки в половодье». В результате они были быстро захоронены и не успели разрушиться. Туши ящеров по окраинам покрывало илом медленнее, они отчасти разложились и развалились на отдельные части.

Впрочем, Амалицкий не исключал и противоположной ситуации: животные могли погибнуть во время сильной жары, когда река пересохла и превратилась «в ряд небольших бассейнов со стоячей водой, что и теперь наблюдается в засуху на Сухоне и её притоках, и что при более континентальных условиях могло совершаться в более интенсивной форме»[515].

Вода от испарения становилась сильно минерализованной, с высоким содержанием извести, солей и меди. Животные погибали от жажды и от отравленной воды. Сильнее всего пострадали малоподвижные парейазавры, не успевшие переселиться в более влажные места. «Таким образом могло произойти обогащение ископаемой фауны данного места парейазаврами»[516].

После засухи, в сезон дождей трупы смыло в реку и покрыло илом и грязью. Когда высокая вода от дождей или половодья спала, остатки ящеров лежали глубоко на дне, похороненные под тоннами песка и ила. Над ними простиралась старица или рукав реки без течения. Трупы и кости медленно обрастали песком, цементируя его своим органическим веществом – превращались в конкреции, а наверху в тихую воду падали листья глоссоптерисов. «Только таким образом можно объяснить нахождение над костеносным слоем горизонта, богатого отдельными листьями глоссоптерисов. Едва ли можно предположить, чтобы при быстром течении реки могли бы отложиться на её дне в таком большом количестве столь большие листья», – писал Амалицкий[517].

Также он вновь реконструировал палеогеографию пермской России и в общем убедился в правильности своих старых гипотез. Вначале на севере России простиралось открытое море – то же самое, что оставило глубоководные осадки в Поволжье. «Вследствие поднятия дна»[518] море обмелело, опреснилось водами рек и отступило на юг. После него на суше остались мощные толщи рухляков.

На месте бывшего моря раскинулась обширная равнина. Реки и ручьи бежали по ней с севера на юг к уходящему морю, то есть в противоположную сторону, чем Сухона и Северная Двина. Текли они медленно, прорезая в рухляках каньоны и заполняя их тёмным песком. Некоторые каньоны сохранились в виде чечевиц.

Этому помогло море, которое со временем вернулось на север и вновь затопило равнину. Его рухляковые осадки запечатали линзы песка и обезопасили от последующего размыва и разрушения. Так получились чечевицы, врезанные в толщу рухляков.

Дальнейшие раскопки в Соколках и других чечевицах должны были уточнить и дополнить эти наблюдения.

Амалицкий всё ещё надеялся основать музей в Петербурге и кроме того открыть небольшой музей в Соколках, где хотел выставить подлинные конкреции, гипсовые слепки скелетов, а часть линзы оставить вскрытой как наглядный экспонат для показа естественного положения конкреций. «Это необходимо не только в научном отношении, но и в целях популяризации местным учебным заведениям, населению и туристам, посещающим раскопки», – считал он[519].

В грандиозные планы вмешалась Япония. В конце января 1904 года японские суда-миноноски торпедировали стоявшие в Порт-Артуре русские корабли, завязалась война. Россию в ней преследовали постоянные неудачи и поражения, которые привели к цепочке других бедствий: беспорядкам, бунтам, террору, революции. Вся жизнь изменилась, Амалицкому пришлось надолго забыть о раскопках.

Многие годы ему сопутствовала удача. Амалицкому повезло найти окаменелые раковины в немых рухляках, получить кафедру в Варшавском университете, открыть гигантское захоронение ящеров, получить субсидию на раскопки, даже с помещением в библиотеке повезло.

Теперь наступила чёрная полоса, которая продлилась до самой смерти Амалицкого.

А начинался 1904 год прекрасно.

«Совершеннейший мерзавец»

В декабре 1903 года Амалицкий получил письмо директора Варшавского политехнического института А. Е. Лагорио:

Милостивый Государь

Владимир Прохорович,

В настоящее время во вверенном мне Институте имеется свободная кафедра ординарного профессора геологии.

В виду сего и на основании личного обмена мнений совета по этому делу позволяю себе обратиться к Вам, Милостивый Государь, с вопросом – желали бы Вы занять эту кафедру и, в утвердительном случае, не отказать почтить меня уведомлением об условиях Ваших.

Прошу принять уверение в совершенном уважении и искренней преданности[520].

Предложение выглядело заманчиво.

Политехнический институт предлагал Амалицкому зарплату в полтора раза выше, чем в университете: 3 тысячи рублей в год за преподавание, 900 рублей за должность декана плюс тысячу за работу в геологическом кабинете.

В университете он за все труды получал 3 тысячи.

Кроме того, за службу в Царстве Польском начислялась прибавка в половину годового оклада. Она тоже должна была увеличиться с полутора тысяч рублей почти до двух с половиной.