Изо всех щелей - [5]

Шрифт
Интервал

В конце концов, я решаю, что раз эти женщины так похожи друг на друга, предыдущая схема обязана сработать и в этот раз.

Прошу себе отказ. Девушка отрицательно качает головой

«Это вы отказываетесь.» — говорит она. — «Мы не против вас. Хоть вы и любите, как я вижу, соврать.»

«Откажите мне, потому что я лжец, а такие вам не нужны.»

Она снова качает головой, и говорит, что подпишет только отказ мой.

Не везёт, думаю я. Что же дальше? Куда дальше меня забросит компьютер в центре занятости?

Ответа на свои мысли в глазах девушки я не увидел. Она, судя по всему, не увидела в моих мысли вообще.

«Я подумаю.» — отвечаю я наконец. Прощаюсь и выхожу.

На то, чтобы подумать, время у меня ещё, слава богу, есть. Два дня, до пятницы.

Я выхожу из этого подвала на воздух, который начинает потихоньку приобретать вечернюю свежесть.

По центральной улице города я иду домой, в только-только наступающем сумраке, с длинными тенями прохожих, деревьев и рекламных щитов, с блестящими отражением красного зарева витринами, с автомобильной пылью, переливающейся в лучах заката, и с мыслями о том, какой же бесполезный день я провёл на этой земле в который уже раз.

Обожаю встречать вечера где-нибудь в городе, идя по улице, размышляя о чём угодно, к примеру, о том, почему так сухо звучат названия наших улиц, в сравнении с другими городами в других странах. В памяти всплывают французские названия небольших улочек, вроде «Улицы Воров», или более пафосные, американские. Бульвар Заката, Лос-Анжелес, длиннющая улица, тянущаяся вдоль берега Тихого Океана, звучит прекрасно. Поэтично, романтично, чуть загадочно, если вспоминать известный голливудский фильм с аналогичным названием, но главное — главное, это соответственно своему уровню. Ведь солнце всей Америки заходит за Океан именно на этом побережье…

А у нас чуть скучнее. Все улицы названы фамилиями и городами. И именем Октябрьской Революции.

Я иду дальше, а солнце садится ещё ниже, и тени становятся ещё длиннее. Я думаю о том, что солнце делает человеку намёки, что ложиться спать надо, пока оно не смотрит на тебя. Пока оно тебя не видит, не может проконтролировать, лучше не пытаться что-то делать, это будет обречено на провал… И тут же я ловлю себя на полной абсурдности и глупости этой мысли, на том, что ещё за тысячи лет до меня тоже самое приходило в голову неандртальцам, когда они смотрели на небо. Я разочаровываюсь в себе и чуть грустнею.

Раздаётся звонок на мобильный телефон, звонит знакомый, с которым я периодически встречаюсь и веду беседы за чашкой чая или бутылочкой пива. Он интересный, любит физику. На него я ещё могу возлагать надежды, что он выбьется в этой жизни в нормального, отдающего себе отчёт в своих действиях, человека.

Мы договариваемся о встрече сегодня, и я снова улыбаюсь тому, что проведу вечер не один, и наконец-то смогу сказать чуть больше слов, чем в течение всего дня, потому что мне начинает потихоньку казаться, что я нем.

Солнце окончательно садится за горизонт, становится ощутимо прохладно, и хочется одновременно и чуть дольше погулять, и пойди домой погреться.

Тело хочет последнего, и я спешу к себе.

Мой знакомый, торопящийся поболтать по душам, не заставляет себя долго ждать. Он стучит мне в окно сразу же, как я ступаю на порог, и я иду открывать дверь. Вялое рукопожатие, приглашение на кухню, кипение чайника — и вот мы уже сидим и трепемся.

«… Так почему же ты ушёл из нашего педагогического?» — спрашиваю я, сидя у ноутбука и пытаясь подобрать не напрягающую фоновую музыку. Мы оба мерно потягиваем горячий китайский Оолонг, разлитый по большим кружкам.

«Ты ведь знаешь, я очень принципиален,» — плавно и совершенно безэмоционально выговаривает мой собеседник, развалившийся на кухонном диване и постоянно глядящий в телевизор, — «Я учился там на специальности «сервис и туризм», это что-то наподобие истфака. Разочаровался я в нём довольно быстро, потому что поступил туда явно не подумав.»

«Ума нет — иди в пед.» — выдаю я банальное.

«Ты знаешь, это очень меткая поговорка, потому что насколько мне известно, в наш педагогический институт идут уж явно не по призванию. Ведь так трудно быть педагогом. В пед идут по отсутствию выбора.»

«А ведь это одна из самых важнейших профессий в мире — преподаватель.» — я делаю глоток чая, который, как мне показалось, стал только горячее. Хотя скорее всего, я просто сделал бОльший глоток.

«… А потом они с кислыми минами на лице ведут школьные уроки детям, совершенно не заинтересованным в том, чтобы слушать учителей. Потому что детей надо заинтересовывать, а какой человек будет пытаться заинтересовать другого в том, что ему не особо интересно. То есть, кто будет доказыавать другому то, во что не верит сам?» — продолжает мой знакомый, да так увлечённо, что совершенно не поворачивается в мою сторону, он явно изливает некий крик души.

«У нас был преподаватель,» — дождавшись замолкания собеседника, начинаю я, — «Когда мы учились в школе. Я не помню его имени и фамилии, но точно могу сказать, что у него была кличка, как у некоего грызуна. За выступающие верхние передние зубы. Ему было около пятидесяти, каким я его запомнил, и он всегда ходил с кислой миной, а на уроках был очень строг и требователен, как никто другой. В школе не обращаешь внимания на такие вещи, и думается, будто это такая методика преподавания. Но прошли годы, и я узнал правду от одного из его бывших учеников, да не школьных… А институтских. Ларчик открывался довольно просто — его выгнали из нашего, нелюбимого тобою, педа — а так как его довольно скудные, по институтским меркам, познания оказались в аналогичных институтах не нужны… Его отправили в нашу школу. Это была его ссылка. Кара его.»


Рекомендуем почитать
Клятва Марьям

«…Бывший рязанский обер-полицмейстер поморщился и вытащил из внутреннего кармана сюртука небольшую коробочку с лекарствами. Раскрыл ее, вытащил кроваво-красную пилюлю и, положив на язык, проглотил. Наркотики, конечно, не самое лучшее, что может позволить себе человек, но по крайней мере они притупляют боль.Нужно было вернуться в купе. Не стоило без нужды утомлять поврежденную ногу.Орест неловко повернулся и переложил трость в другую руку, чтобы открыть дверь. Но в этот момент произошло то, что заставило его позабыть обо всем.


Кружево

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дождь «Франция, Марсель»

«Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь…».


Дорога

«Шестнадцать обшарпанных машин шуршали по шоссе на юг. Машины были зеленые, а дорога – серая и бетонная…».


Алгебра

«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».


Душа общества

«… – Вот, Жоржик, – сказал Балтахин. – Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.– Ай-я-яй, – покачал головой Жоржик. – Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить? …».