Излучина Ганга - [59]

Но устав совсем другое дело. Его Деби обязательно хотел раздобыть, чтобы узнать точно, что им всем предстоит. Комендант принес ему книгу.

Деби испытал истинное облегчение, узнав, что после реформ 1920 и 1929 года «ячеечная» тюрьма перестала быть местом наказания, а превратилась в своего рода пересылочный пункт, где осужденные содержатся до тех пор, пока им не разрешат перейти на поселение.

Всем грамотным заключенным, говорилось в уставе, в течение шести месяцев со дня прибытия предоставляется канцелярская работа внутри самой тюрьмы. После этого они освобождаются от обязанности носить тюремную одежду. Ни один осужденный, если он достойно ведет себя, не должен содержаться в тюрьме более года. Он объявляется поселенцем, «фери» на местном жаргоне, и перебирается в одну из деревень на островах. Таким заключенным помогают найти работу на кокосовых или чайных плантациях или в компаниях, заготавливающих лес. Им даже рекомендуют обрабатывать свои участки земли, строить дома, жениться на девушках-поселенках или выписывать своих жен из Индии.

Правда, отмеченные знаком «D» составляют особую категорию. Обращение с ними несравненно более строгое. Им полагается одиночное заключение по меньшей мере месяца на три, а после этого в течение полугода их хотя и выводят на работу, но изолируют от других заключенных. Везде и всюду они обязаны носить рубашки с ярко-красной буквой «D». Но даже и эти особо опасные преступники проводят в самой тюрьме не более трех лет. Затем они тоже становятся «фери» и получают право на свободное поселение в колониях.

Только на один вопрос не нашел Деби ответа в уставе: как покинуть остров? Ни один арестант не был выпущен оттуда до истечения полного срока наказания. Были, конечно, случаи, когда срок сокращали: на месяц ежегодно за хорошее поведение, еще на месяц по случаю каких-нибудь национальных торжеств. Это могло дать ему по крайней мере месяцев двадцать — ведь он пробудет на Андаманах больше двенадцати лет. Во всяком случае, на металлической пластинке у него на шее выгравирована дата: 1953. Даже в случае безукоризненного поведения он, по его подсчетам, не уедет отсюда до 1952 года. Ему стукнет тогда тридцать два.

Деби пришел в ярость от этих подсчетов. Подумать страшно: он проживет здесь до тридцати двух лет. Ом вовсе не желал примерным поведением вымаливать сокращение срока, не намеревался смириться и терпеливо отмерять год за годом до 1952-го. Не желал он и выполнять канцелярскую работу в тюрьме, чтобы потом выйти на поселение, трудиться на плантации, жениться и растить детей. Он мечтал только об одном — возвратиться к своему прерванному делу и бороться до тех пор, пока не «взойдет солнце свободы», как говорил Шафи. Он мечтал рука об руку с друзьями неустанно сражаться против английского правления, особенно уязвимого теперь, во время войны. Если бы такие, как Ганди и Неру, забыли про свой пацифизм, взялись за дело, чтобы вышнырнуть англичан силой, и не погнушались бы террором, то заморским владыкам живо пришел бы конец.

«Но Ганди и Неру на это никогда не пойдут. Они, — рассуждал Деби, — еще больше, чем англичане, повинны в расслаблении индийской нации. Только люди, подобные Деби и Шафи, что бы он там ни натворил, способны нанести решающий удар».

Все расплывалось у Деби перед глазами. Будто через темную завесу он различил какое-то неожиданное волнение среди заключенных и охраны. Темп работы вдруг убыстрился, словно кто-то повернул невидимый регулятор. Только что ясно различимые удары орехов о жестяную стену и короткие, резкие щелчки топориков теперь слились в монотонном, громком гуле. Колольщики и лущильщики встрепенулись и выпрямились, но от этого их раболепие и покорность стали еще заметнее. Надсмотрщики закричали еще громче и, приготовив дубинки, выстроились за спинами заключенных. Впереди торчал Балбахадур, всем своим чванливым видом подражавший Маллигану, самый наглый и жестокий из всех.

Деби не нужно было видеть Маллигана, чтобы понять, что тот совершает свой обход. Наконец из-под арки показался круглый, приземистый человек в большущей шляпе. Не обратив ни малейшего внимания на приветствия подчиненных, Маллиган остановился в тени, раскуривая сигару и размахивая черным стеком. Он молча понаблюдал за работой, а потом швырнул окурок сигары в поток кокосового сока, который, завихрившись, мгновенно унес его прочь. Затем Маллиган покинул свое убежище в тени и прошелся позади работающих, то пиная заключенных в спины, то отпуская какое-нибудь словцо.

Деби-даял вздрогнул. Маллиган что-то говорил Большому Рамоши, повернувшись спиной к Гьяну. А ведь Гьян орудовал топориком. «Один удар, — молил Деби, — один удар наискось по толстой, красной шее, такой же толстой, как у английского солдата в ту далекую лунную ночь… Один удар — и эта мерзкая башка со свинячьими глазками и мясистым носом полетит вместе с дурацкой шляпой в кучу выпотрошенных кокосовых орехов…»

Где-то далеко-далеко, словно в другом измерении своего сознания, Деби услышал какую-то толкотню в дальнем конце коридора, нарушившую мертвую тишину тюрьмы. Он наконец разжал руки и спрыгнул на пол. Кровь возвращалась в онемевшие пальцы, вызывая сильную боль. Деби едва успел положить доску на место, как надзиратель Патхан подскочил к двери камеры.