Излучина Ганга - [41]

Он сел на постели.

— Ты в самом деле так думаешь?

Жена все еще игнорировала его настойчивые вопросы. Вместо ответа она сказала:

— Мне не понравилось, как обошелся с ним Деби, они едва сказали друг другу пару слов.

Воспоминание о поведении сына заставило Текчанда покраснеть. Он снова откинулся на подушки.

— В толк не возьму, что нашло на мальчика. Мистер Чандидар был с Деби весьма любезен. Даже пригласил его на каникулы в Бомбей. Это было бы прекрасно для него, вместо этих вечных приятелей-борцов. Они такие… грубияны.

— Думаю, Гопи намеренно никого с собой не привел. Интересно, в какое общество он ее введет.

— Надеюсь, что он согласится.

— Кто?

— Деби. Я хотел бы, чтобы он отправился в Бомбей и побыл некоторое время с этим Чандидаром. Как ты думаешь, он поедет?

— Конечно, поедет, — заверила жена. — Я заставлю его. По-моему, мы, не опасаясь сплетен, можем отправить туда на несколько дней и Сундари.

Она встала, подняла с пола нижнюю юбку, сложила ее и убрала на место. После этого направилась в ванную. Через несколько минут, совершенно обнаженная, она возвратилась, потушила верхний свет и легла.

Он приподнялся и, опершись на локоть, смотрел на нее. Теперь в тусклом свете ночника, оставлявшем в тени часть кровати, он видел ее такой, какой любил видеть. Несовершенства, которых не было в тот далекий день, когда он впервые увидел ее обнаженной, сейчас снова исчезли, как по мановению волшебника.

— Мне он понравился, — сказала она. — Такой красивый и такой воспитанный.

Как ни странно, он ощутил неприятное чувство ревности к этому юному и красивому человеку, который собирается стать его зятем. Зачем она непрестанно твердит о нем? Диву даешься, что иногда человеку в голову приходит в самые значительные минуты…

— Я подумала: до чего же он похож на тебя, того, прежнего, когда ты впервые пришел в дом моего отца, — говорила она. — Сначала утонченные манеры, легкое смущение, замкнутость, а потом, когда познакомишься поближе, удивительное дружелюбие.

Он не ответил. Мыслями он обратился к прошлому, к тому дню, когда впервые увиделся со своей будущей женой, изящной, скромной девушкой в бледно-зеленом сари. Сначала она не решалась даже поднять на него глаза, а потом, когда родители оставили их на минутку, вдруг осмелела и коснулась его руки. Странно было думать, что женщина, лежащая обнаженной вот тут рядом с ним, в подаренном ей жемчужном ожерелье, которое он просил не снимать, это та самая робкая девушка.

— Как не стыдно тебе так смотреть на меня, — упрекнула она мужа. — Мы женаты двадцать один год!

— Я не чувствую этого. Во всяком случае, ты с тех пор совершенно не изменилась.

Она зажмурилась и закрыла руками глаза.

— Я вообще не замужем, — сказала она решительно, не в ответ ему, а просто так. — Я не выходила ни за тебя, ни за кого другого.

— Кто же ты тогда? Почему ты лежишь на кровати совсем без ничего… кроме жемчуга?

— Я твоя любовница. Содержанка. Ты только что купил меня… за жемчужное ожерелье. И мне страшно. Что ты теперь со мной сделаешь? Ведь я в первый раз… Вот на что может решиться женщина из-за нитки жемчуга. Отдаться первому встречному!

Он был несколько удивлен ее настроением, хотя в какой-то мере оно отвечало его собственному.

Сколько раз за эти годы утолял он жажду ее тела? Две тысячи, не меньше. И до сих пор, стоит ей захотеть, она пробуждает в нем страсть. Пусть ее тело утратило девическое изящество и упругость, оно больше чём когда-либо способно отвечать нежностью на нежность. — Он думал о том, как волнуется ее грудь при его прикосновении, как вздрагивают ее ноги, когда он их целует, и он понимал, что зрелость лишь увеличила ее чувственность. «Как музыкальный инструмент, — подумал он, — чем дольше на нем играют, тем мелодичнее звучат туго натянутые струны…»

Судьба не была к ним столь немилостива, чтобы лишить радости этой ночи, последней ночи, когда они так любили друг друга. Они испытали снова слияние и восторг двух тел, созданных одно для другого, отвечающих на каждый порыв, словно два музыкальных инструмента, играющих в унисон. Они услышали последнюю победную песнь созидания…

Позже, этой же ночью, когда они лежали усталые, удовлетворенные, готовые уже заснуть, но не желавшие сдаться сну, который унесет с собою радость этого дня, они вдруг услышали скрип автомобильных тормозов около их дома.

Машина остановилась, привратник отворил парадную дверь. Он с кем-то разговаривал.

— Не понимаю, кто бы это мог быть, — сказал Текчанд, одеваясь, — слишком поздно. Спущусь, посмотрю.

Сержант-англичанин и два констебля ждали его в прихожей. Через приоткрытую дверь он разглядел темно-синюю полицейскую машину с зарешеченными окнами.

— Моя фамилия Пирс, — представился сержант, дотронувшись до своего шлема. — Сержант Пирс. У меня ордер на арест вашего сына Деби-дляла.

Этого не может быть. Произошла какая-то ошибка. Подобные вещи не случаются в таких семьях. Во всяком случае, в Индии, управляемой британцами, так не бывает.

— В чем… в чем подозревают моего сына? — выдавил из себя Текчанд.

— В революционной деятельности, — ответил сержант Пирс. — В поджоге самолета. В краже взрывчатки и детонаторов. В использовании этих материалов для взрыва поездов. — И, заметив ужас на лице хозяина дома, сержант Пирс добавил: — Прошу прощения, сэр.