Излучина Ганга - [106]

— Хочешь увидеть великолепную картину? — воскликнул Босу. — Я тебе сейчас покажу. Дипали! — позвал он. — Дипали! Пойди сюда. Познакомься с моим другом. — Он спрыгнул с кровати, на которой сидел, и побежал в кухню. Через мгновение он появился, волоча за руку упиравшуюся жену. Испуганные дети вбежали следом за родителями.

— Смотри! Смотри на это зрелище! — сказал Босу. Он отдернул сари от ее лица. — Смотри!

Деби-даял содрогнулся. Половина лица женщины была сплошной едва затянувшейся раной, покрытой свежими струпьями. Красная щелочка глаза была похожа на открытую ранку. Можно было подумать, что ее изуродовал дикий зверь.

— У нее было красивое лицо. Словно у девушки из книги Банкимчондро[74]. А теперь… ты видишь, что они с ней сделали!

Босу брезгливо оттолкнул жену, словно она внушала ему отвращение. Несчастная женщина поспешно прикрыла лицо тканью и выскользнула из комнаты вместе с детьми, цеплявшимися за ее подол.

— Ужасно, — сказал Деби, — Как это случилось?

— Кто-то швырнул ей в лицо электрическую лампочку, наполненную серной кислотой. Обычное оружие в драках индусов с мусульманами — ты не слыхал? Вот что уродует лицо Индии — религиозные распри.

— Значит, это сделали с ней мусульмане?

— А кто же еще? Кто еще станет нападать на идусский дом? Стоит начаться этим сварам, как люди стараются свести личные счеты.

— Но все-таки как это случилось? Куда ходила твоя жена?

— Никуда она не ходила. Сидела дома, высунулась из окна — полюбоваться вот этим приятным пейзажем. Одна из наших знаменитых трущоб — по обеим сторонам хулиганье. Да еще враждуют друг с другом. Вот кто-то и запустил лампочкой прямо ей в лицо. Не иначе какой-нибудь кобель-мусульманин хотел переспать с ней, не вышло, вот он и… Теперь ты понимаешь, что заставляет меня вступить в Махасабху[75], хотя я и освобожден только условно. Не оставаться же в стороне. Мы должны объединиться исключительно для самообороны. Индусы против мусульман!

— Вспомни только, как мы сидели все вместе и ели говядину пополам со свининой. Это символизировало наше единство.

— Ну, теперь дела в Индии пошли по-другому, — с жаром заявил Босу. — То, что прежде было обращено против англичан, обернулось против нас самих. Но самое мерзкое — это недоверие. Ни один мусульманин не доверяет индусу. И ни один индус не доверяет мусульманину. Стране грозит раскол. Этого хочет Джинна, этого хотят мусульмане. Но для того чтобы разделилась страна, каждый городишко, каждая деревня должны разорваться надвое. Мусульмане не хотят независимости Индии, если им не выкроят благодаря этому собственное государство. Они боятся, что индусы станут их угнетать. Они утверждают, что с того дня, как правит конгресс, — с самого начала войны — мусульмане считаются людьми второго сорта.

— Чем это кончится, как ты думаешь?

— Яснее ясного! Как только уйдут англичане, у нас начнется гражданская война — страшная бойня. Каждый город, каждая деревня, каждая трущоба, где две общины живут бок о бок, станет полем боя. К войне готовятся и те и другие. Мусульманская лига и индуистская Махасабха настроены воинственно.

— Можно подумать, что единственный выход — ненасилие, — заметил Деби-даял.

— Ненасилие! — презрительно усмехнулся Босу. — Это для слепцов! Как можно одновременно призывать к совершенствованию и утверждать, что мы уже совершенны? Человеческую натуру за одну ночь не переделаешь. Ненасилие — всего-навсего благочестивая идея, мечта философов. Страшно подумать, какое их ждет разочарование! Что скажет Ганди, когда увидит хаос, объявший страну? Он будет умирать с каждым умирающим, страдать с каждым страдальцем, индусом или мусульманином — все равно. Но поймет ли он, что человечество не созрело для истинного ненасилия и никогда не созреет? Нет, не поймет! Он будет снова проповедовать свою мечту. Станешь ты болтать о ненасилии, если кто-то плеснет кислотой в лицо твоей девушки? А Ганди захочет?

— Можно не разделять его философию, но нельзя усомниться в его искренности, — сказал Деби. — По-моему, он лично никогда не прибег бы к насилию.

— Искренность! Не путаем ли мы эту самую искренность с самообманом, с наивным представлением, будто человек наделен добродетелями, которых у него и в помине нет? И потом — разве сам Ганди не высказывал сомнений на этот счет? «Что, если, — говорил он, — когда вспыхнет ненависть, ни один мужчина, ни одна женщина, ни один ребенок не окажется в безопасности и рука каждого поднимется на соседа?» Именно это и должно произойти, даже уже происходит. Единственное, что теперь остается нам, индусам, — готовиться к войне. Тем же заняты и мусульмане. Если мы не «сумеем ответить насилием на насилие, нам не выжить. Стоит нам противопоставить ненависти мусульман ненасилие, как всего через несколько недель после ухода англичан мы снова превратимся в нацию рабов. Ненасилие — чудесная тактика, если противник воюет по тем же правилам. В борьбе против англичан с их врожденной благопристойностью ненасилие еще давало какой-то эффект. А как насчет Гитлера? Вообще, как ты себе представляешь борьбу ненасилия с грубой силой?

— Не знаю, — вяло ответил Деби.