Излучина Ганга - [107]

Хозяйка дома внесла медные тарелочки с горками кукурузного печенья, мисочки с жареными баклажанами и с рыбой, приправленной кэрри, и расставила все это на маленьком столике рядом с кроватью.

Босу задумчиво посмотрел на жену, как на постороннего, прервавшего важную беседу, а потом улыбнулся ей.

— Угощайся, — обратился он к Деби-даялу. — Вряд ли тебе приходилось пробовать рыбу, приготовленную таким способом. Это рецепт из Дохазари. Там ее родина.

Но у Деби был еще один вопрос, который он хотел разрешить.

— Скажи, как ты думаешь, движение Национального конгресса провалилось так же, как наше?

Босу глубоко вздохнул, прежде чем ответить.

— Их провал еще ужаснее. Но признают ли они это когда-нибудь? Когда уйдут англичане, конгресс присвоит себе все заслуги в освобождении Индии, как будто другие — Махасабха, даже Лига, наконец, сидели сложа руки. И все-таки их провал еще ужаснее нашего — разоружение народа, превращение его в нацию овец, как говаривал Шафи. Именно эту болезнь пытается вылечить наша организация — Махасабха. Впрочем, возможно, мы опоздали. Результаты «непротивленческого воспитания» проявятся немедленно, как только англичане предоставят нас самим себе. Из-за этого самого ненасилия вместо каждого индийца, которому суждено умереть, умрут пятеро. Сколько женщин будут изнасилованы и похищены, сколько детей замучены только из-за того, что их мужья и отцы не способны постоять за себя!

— Жаркое остынет, — напомнила жена Босу.

— А что будет делать Ганди? — продолжал Босу, не обратив на нее внимания. — Он будет по-прежнему поститься. Поститься до изнурения, возможно, даже до смерти. Но признает ли он свое поражение? Признает ли, что ненасилие проиграло? Никогда! И вот что еще. Какое будущее ждет государство ненасилия в мире, где торжествует насилие? Скажи мне! Как нам прикажешь защищать границы? Может ли нации ненасилия иметь армию и флот, миссия которых — насилие? Мы окажемся подсадной уткой в чужой охоте, в первую очередь для соседей: Бирмы, Цейлона и так далее. Если в основу нашей политики будет положено ненасилие, разве удастся нам воспитать боевой дух в войсках?

— Жаркое остынет, — снова напомнила жена.

Босу взглянул на нее.

— Вот перед тобой образец духа ненасилия, — он показал на жену. — Какой-то мерзавец изуродовал ее лицо, а я, ее муж, пальцем о палец не ударил, чтобы отомстить. И как ты думаешь, она сказала мне, что я подонок, неспособный защитить семью? Ничуть не бывало! Она, как Мать-Индия, исповедует ненасилие! Единственное, что ее беспокоит, — я должен покушать горяченького!

Свертывание листьев бетеля

Шафи Усман в одних подштанниках валялся на раскладной кровати, вынесенной во двор дома во втором переулке Анаркали. Мумтаз, одна из девушек, содержавшихся в этом доме, растирала его сандаловым маслом. Шафи, закрыв глаза, удобно развалился на кровати, отдаваясь во власть теплых, мягких пальцев, скользивших по его спине.

В это время двор уже был в тени, но стены постепенно возвращали накопленный за день жар. Из-за ограды доносился шум города, стряхивавшего послеполуденное оцепенение. Двери, обычно наглухо закрытые от жары, теперь были распахнуты настежь. Улицы поливали, чтобы прибить пыль. Продавцы знаменитых кондитерских лавок в Анаркали снимали влажные покрывала с огромных, в рост человека, разноцветных гор сладостей, упакованных в золотую и серебряную фольгу или покрытых глазурью. Продуктовые магазины сикхов готовились к вечернему наплыву покупателей. Продавцы фруктов устанавливали под маленькими навесами корзины с манго, яблоками с кремом, дынями из Лакнау. Повсюду стоял тяжелый, безошибочно узнаваемый запах летнего дня — смесь запахов мангового сока, пряностей, жареной пищи, испарений человеческих тел, конского навоза, гниющих овощей и открытых сточных канав. Около дома — трехэтажного, с маленькими окошками строения из обожженного кирпича — была укреплена красно-желтая доска, объявлявшая, что здесь нет «никаких запретов» для представителей всех родов войск. Такими досками были украшены все бордели в городе — возможно, для того, чтобы солдатам легче было находить их. Каменная лестница в шесть ступеней вела к массивной деревянной двери. Когда звонил звонок, приоткрывалось окошечко, вделанное в дверь, и привратник обозревал посетителя.

Шафи нежился, он даже почти уснул, убаюканный массажем и одурманенный запахом сандалового масла. Он был умиротворен и доволен собой, зная цель и пути к цели. Конечно же, он изменился, как изменилась вся Индия. Пыл юности остыл, острые углы сгладились. Клуб Ханумана, странное жаркое, приготовленное из говядины пополам со свининой, — все это принадлежало прошлому. Шафи даже склонен был считать счастливой случайностью тот давний налет полиции, ибо теперь-то он твердо знал, что индусы не могут сотрудничать с мусульманами. Канули в вечность времена религиозного единства, когда индусы, мусульмане и сикхи пытались все вместе вырвать власть у правителей. Индусы показали себя во всей красе.

Разговор с Хафизом открыл ему глаза. Хафиз — его друг, они теперь работают плечом к плечу. Шафи научился смотреть фактам в лицо, чувства отступили перед логикой, гнев — перед расчетом. А факты были неопровержимы! Индусы и мусульмане — извечные враги. Вместе им никогда не ужиться. Это подтверждено и печальным опытом провинциального правительства. Теперь пришла пора мусульманам позаботиться о себе. Их превосходство несомненно — они владели всей Индией, веками правили ею, пока не нагрянули англичане. Дико даже подумать о том, что теперь они позволят низвести себя до положения подчиненных, отступят перед численным превосходством.