Излучина Ганга - [103]

— Аидаманы! — она вдруг оживилась. — Я бы поехала туда. Там Деби.

— Понимаешь теперь, как много это для меня значит, — продолжал Гьян. — С тобой имя, счастье, может быть, даже богатство. Без тебя — Андаманские острова.

— Но ты же вовсе не обязан возвращаться туда, даже и без меня, — возразила Сундари. — Почему ты не можешь жить здесь?

— Мне незачем жить здесь. Почему я, человек-никто, должен оставаться в Индии? Я наплюю на все и возвращусь на остров, куплю домишко, клочок земли. Должен же я свести счеты с правосудием.

Сундари нервно засмеялась.

— Счеты с правосудием! — повторила она. — Зловеще звучит: счеты с правосудием!

— Я сказал именно то, что хотел сказать. Но у меня есть и гордость, вернее ее подобие, потому что гордость слишком большая роскошь для того, кто носил андаманский ошейник. Мне видится что-то постыдное в том, что я сделал, сойдясь с тобой, забыв обо всем. Я хочу высоко держать голову, если это вообще мыслимо в моем положении. Я хочу иметь право сказать всем и каждому — целому миру, что мы с тобой любим друг друга.

Сундари поймала себя на мысли, что он безнадежно серьезен — все тот же юноша из колледжа, которого так глубоко задела насмешка над его ладанкой.

Зачем он примешивает ко всему этому любовь, почему он видит в ней нечто постыдное? Совершивший убийство, обреченный на долгие годы тюрьмы, он, как ни странно, боится презреть условность! Между тем Сундари не возражала бы, даже если бы муж узнал об их связи. Разве не он сам определил основы их семейной жизни?

Но Гьян этого никогда не поймет. Вместо того чтобы принять все как есть, он станет терзаться, подобно тем, рано ушедшим из жизни певцам любовных страданий. Такая любовь, о которой он мечтает, не может быть простой и легкой.

— Знаешь, я набрался храбрости выложить все это только потому, что вижу — тебе невесело живется. Иначе разве я решился бы предложить скучную, убогую жизнь взамен этого благополучия, машины, слуг? Почему ты должна отказаться от всего этого? Почему? Только по одной причине — ты его не любишь. Иначе… Иначе между нами ничего не было бы. Это единственное мое оправдание, только из-за этого я решился объясниться с тобой. Когда ты привезла меня из доков, заботилась обо мне, когда мы первый раз поцеловались, когда мы… — неужели все это для себя ничего не значит?

— О нет. Это значит для меня так много!

— Я так ждал этих слов! Как я надеялся, что ты их скажешь. Теперь выбор за тобой. Чего я хочу, ты знаешь. Пусть больше не будет ничего, иначе я снова забудусь и превращусь в зверя. Ты согласна?

Сундари кивнула, как всегда, с легкостью. Как мало он вырос, как похож он на того мальчишку, который от обиды нырнул и уплыл ото всех. Капли на ее ресницах стали теперь заметнее, и блестки песка сияли в лучах заката. Она все еще держала в руках две пожелтевшие и смятые фотографии. В эту минуту она казалась Гьяну такой желанной, такой одинокой. Как хотел бы он обнять ее, поцелуями осушить слезы. Но вместо этого он заставил себя подняться, волоча все еще залепленную пластырем ногу, и застегнуть сандалии.

— На этом я хочу остановиться. И я обещаю, что никогда больше не потревожу тебя. Но об одном я все же тебя попрошу. По-моему, я имею право на такую просьбу после того, что произошло между нами. Если когда-нибудь ты решишься ответить на мою любовь, выходи за меня замуж! Тебе стоит только позвать. Я приду.

Он повернулся и пошел прочь. Не оборачиваясь.

Уход

Никто не должен был знать о бомбейском взрыве. Газетам запретили печатать информацию и фото, даже число жертв держали в секрете. Еще бы — в разгар войны подобное происшествие в крупнейшем порту было государственной тайной, которую нельзя выдавать врагу.

И все же через несколько дней в Индии не было человека, до которого не дошли бы слухи о происшествии. Причин никто не знал, детали всячески перевирали, но все понимали, что произошла одна из самых страшных военных катастроф — порт был почти полностью уничтожен, он бездействовал. Десятки судов сгорели вместе с грузом, все постройки были разрушены до основания.

Сотни индийцев погибли. Но мало кто из соотечественников печалился по этому поводу, важнее всего был результат. Многие втайне ликовали — правителям был нанесен чувствительный удар. К весне 1944 года у англичан оставалось немного друзей в Индии. Империя была готова упасть, как спелый плод манго, в руки поджидавших его японцев.

Вся страна была покрыта лозунгами, грубо намалеванными акварельными красками, мелом, углем, охрой на шоссе, на деревьях, на стенах, на автомобилях, на телеграфных столбах:

«Прочь из Индии!»

Деби-даял понял, что лозунг, который он, увидев впервые, посчитал жалкой забавой трусливых людей, распространился теперь по всей стране и приобрел новый смысл.

Как ни странно, дело неуклонно шло к тому, что насилие совершится. Похоже, что сбудется предсказание Шафи Усмана. «В самом ненасилии присутствует насилие», — объяснял он Деби. Имел ли он в виду именно такую ситуацию?

Деби-даял был изумлен и в глубине души испуган происшедшими переменами. Пытаясь разобраться в обстановке, он углубился в газетные подшивки, хранившиеся в библиотеке Холма Молчания, и охотно обсуждал текущие события с любым собеседником.