Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - [177]

Маленький Александр и его мужество радовали меня; это тем более удивительно, если представить себе, каким чудовищным формам уничтожения противостоит такое сердечко. «Вот сейчас у меня немного колотится сердце», — когда бомбы уже просвистели мимо, упав, как мы узнали после, рядом с автобаном.

Вечером снова налет, сопровождаемый многочисленными «рождественскими елками», среди которых, как величайший сюрприз, одна лучилась белым светом. Горизонт окрашивали и пожары. На краю болотистого леса установили новую батарею; каждый из ее залпов бьет по дому и сотрясает его устои.

Во время воздушной тревоги на детей спешно натягивают пальто и, едва послышится гул самолетов или шум первых взрывов, уводят в бункер. Только тринадцатилетний Эдмунд Шульц в поисках приключений разгуливает по саду. Его тетушка Фрици сидит дома и изредка выглядывает из окна, странно безучастная, — мне приятно, что нашлась хотя бы одна бесстрашная душа, которая не покидает своих стен. Что касается меня, то время от времени я захожу в дом посмотреть, что там делается. Странно наблюдать, как демонические силы пожирают дух домашнего очага, подтачивают его опоры. У меня такое чувство, словно я прохожу по каютам корабля, — особенно, когда мой взгляд падает на светящуюся шкалу репродуктора, единственного источника света, не считая красного луча от печного пламени, пронизывающего мрак строго затемненных комнат. Бесполый голос дикторши сообщает о движении авиаэскадр вплоть до момента, когда они «пересекают городскую черту перед непосредственным началом бомбардировки». Иногда я слушаю другие станции; где-то на планете передают танцевальную музыку, где-то читают научные доклады. Радиостанция Лондона транслирует новости и благодушно вещает, а в заключение призывает слушателей перейти на другие волны; в перерыве слышны раскаты бомбовых ударов.

Кирххорст, 5 ноября 1944

После завтрака в церкви, где из изящной розетки над алтарем вывалилось несколько стекол.

На кофе пришел генерал Лёнинг в сопровождении Шенка и Дильса. У Дильса особое умение заглядывать в политическую преисподнюю, особенно хорошо он осведомлен об истории создания государственной полиции, которую сам основал. От него я услышал леденящие кровь подробности о страданиях друзей и знакомых перед казнью. Шуленбурга среди других, арестованных вместе с ним, президент Народного суда именовал не иначе как «мерзавец Шуленбург» или «преступник Шуленбург». Один раз, когда этот палаческий прислужник оговорился, нечаянно обратившись к нему «граф Шуленбург», тот поправил его с легким поклоном: «Мерзавец Шуленбург». Черта, весьма для него красноречивая.

Дильс упомянул также Репке, «Общественный кризис в современном мире» — книгу, за границей чрезвычайно популярную. Дильс, по-видимому, у них вообще свой; генерал сообщил, что его видели с одним из шефов английской Секретной службы в каком-то турецком аэропорту.

Кирххорст, 6 ноября 1944

После полудня поход в Моормюле и Шиллерслаге, — до того места, где я нашел подкову. Рассматривал животных, которые попали в ямы, вырытые вдоль шоссе для защиты от бреющих полетов.

На ходу размышлял о торопливой манере нынешних мыслителей выносить приговоры идеям и символам, чьи формы вырабатывались и созидались тысячелетиями. При этом их собственная позиция в универсуме, та мелкая разрушительная работа, что предоставлена им мировым духом, им неведома. Но что же останется после нее, кроме пены, разбрызгивающей свои летучие клочья по древним твердыням? Уже близится отлив, засасывающий все обратно.

Весело также наблюдать, как старые либералы, дадаисты и вольнодумцы морализируют, имея позади себя жизнь, полностью истраченную на разрушение старых связей и на подрыв устоявшихся порядков. Достоевский, до донышка знавший весь этот аквариум, запечатлел их в моллюскообразной фигуре Степана Трофимовича. Сыновей подбадривают: плюйте-де на все, к чему прежде относились как к незыблемым устоям. И чересчур переимчивые адепты в конце концов приходят к выводу: «Ну, папаша, хватит вздор молоть, пришло время переработать тебя на мыло». Вот тут-то и начинается паника. Если заодно прижимают еще и консерваторов, то наступает полный хаос, — так, например, в «Бесах» все уповают на немца-губернатора, кажется, его зовут Лемке,[303] а ему это дело не по плечу. Положение сего Лемке удивительно схоже с положением Гинденбурга. К тому же еще и молодые консерваторы: вначале они поддерживают демос, ибо чувствуют в нем новую элементарную силу, а затем хватают его под уздцы, и он затаптывает их до смерти. Единственный, кто в этой круговерти обладает сокрушительной силой, — это нигилист, и дерзающий соперничать с ним должен пройти его школу.

Кирххорст, 9 ноября 1944

В полночь тревога и следом, пока «облачали детей», четыре с грохотом разорвавшиеся бомбы. В половине четвертого действо повторилось; после отбоя последовал взрыв мин с часовым механизмом. В саду моросил дождь, а над кварталами старого Ганновера в дымном воздухе полыхало красное зарево.

Во время тревоги, как и во время налетов и оборонительного огня, еще царит относительный порядок, но едва послышится свист первых бомб, все, кое-как одевшись, устремляются в убежище. Детей опекают и здесь; забота предназначена прежде всего им.