Изгои - [31]

Прислушиваясь к завываниям, стонам пустыни, я вдруг вспомнила слова Рашиды, и страх и сожаление стиснули мне горло.

"Эта война – середина пустой луны, и мы будем погребены ее смертельными песчаными объятиями", – сказала она мне. Кажется, прошла целая вечность, и это уже другая Джанан слушала ее тогда, не осознавая до конца всю трагичность слов и не улавливая отчаянья в голосе соседки.

Мы продолжали убегать от войны, но она не отпускала нас. Неистовая стрельба, грохот и визг снарядов, тяжелое дыхание смерти, – все это осталось там, в Сирии, но война – это не столько смерть, сколько мучение; это выживание, всяческое лишение всего и всех, вездесущие страх и одиночество. Мы стали отверженными, непринятыми другим миром. Нас не пустили бы в Акабу легально, и мы, точно преступники или дикари, должны были обходить пустыню, скрываясь ото всех.

Мы – просто люди, такие же, как и все остальные, родившиеся в осатаневшие времена, когда человеческая жизнь измеряется прибылью и убытками.

Сегодня сирийские люди невыгодны, а значит, у нас было мало шансов на достойную жизнь, и все-таки мы, подобно утопающим, цеплялись за каждую соломинку, предложенную судьбой.

Европа была этой соломинкой, шансом на счастье. Вот почему мы тогда, усталые и напряженные, ожидали, пока уляжется буря, чтобы затем нарушить закон и нелегально перебраться в Египет. Мы не собирались садиться никому на шею, взрывать вокзалы и убивать, конечно же, нет. Наша семья, как и тысячи других семей, просто хотели нормальной, человеческой жизни.

Разве это так много?

Я успела вздремнуть, когда Муса встал, все такой же хмурый и серьезный, и сказал, что нам следует идти.

Отдохнувшие, мы шли быстрее. Джундуб еле поспевал за нами, его ноги по щиколотку погружались в песок, и он часто падал, повисая на отцовской руке. Чтобы не задерживаться, папа опять понес его на себе.

В какой-то момент мы так близко проходили мимо блокпоста, что я могла разглядеть людей в бронежилетах с автоматами в руках. От их вида стало так страшно, что волосы зашевелились на голове.

Муса пригнулся, словно зверь перед прыжком, и произнес, глядя куда-то в сторону:

– Не отставайте. Они не должны нас заметить.

С каждой минутой звезды тускнели и исчезали на сумеречном небе. На горизонте уже светало. Пахло минералами и пылью, призрачным ароматом нагретых скал еще со вчерашнего дня, когда солнце, ослепляющее и жгучее, стояло в зените.

Наконец, Муса убавил шаг, а затем остановился, вглядываясь вдаль.

– Мы пришли, – точно приговор, произнес он.

Я пригляделась и увидела где-то там, словно мираж, муравьиным роем раскинутые, разбросанные грязно-желтые домики.

Облегчение волной окатило и расслабило все тело, но на смену ему пришел ужас.

– Что если нас поймают? – с паникой подумала я. – А если застрелят, даже ничего не спрашивая? Такое же случалось с другими!

Я взглянула на Иффу, неосознанно ища в ней поддержки. Она безразлично глядела на приближающийся город.

Последние дни Иффа была молчаливой, даже апатичной. Ее взгляд потерял осознанность, и теперь, она будто бы смотрела вглубь себя, о чем-то бесконечно размышляла.

Очень скоро мы уже были на краю Акабы, где стояли только несколько одиноких прямоугольных зданий. Позади нас – опротивевшая пустыня Вади Рам с ее высокими скалами, грозно возвышающимися над городком. Вдалеке виднелось Красное море, в порту стояло несколько крупных грузовых кораблей, которые издалека казались игрушечными.

Когда мы зашли в город, страх немного поутих. Мы послушно следовали за Мусой, проделавшего этот путь уже сотни раз.

Пальмы покачивались от ветра, шепча какие-то таинства природы. Оранжевые огни, освещавшие широкие дороги, постепенно гасли то тут, то там. Было тепло, но от холодных порывов ветра пробирала дрожь.

– Что это за страна? – спросил папа, показывая на противоположный берег залива, где возвышались дома, и были пришвартованы яхты.

– Израиль, – ответил Муса, без интереса взглянув, куда указывал отец. – Это Эйлат, курортный город. Египет левее.

Порт надежно охранялся, но он был билетом в Египет, единственным шансом попасть на ту сторону залива.

Муса велел подождать его на пляже, который был совсем неподалеку от порта, а затем куда-то скрылся, оставив нас наедине с собственными опасениями.

На пляже ветер усилился. Уже поднявшееся солнце скрылось за плотными облаками. Берег выглядел неухожено, песок холодил ноги, казался грязным и был смешан с галькой. Я сняла обувь и зашла в воду намочить ноги. На удивление, она оказалась теплой и была такой чистой, что я могла разглядеть дно на глубине: крупицы песка и разбитые ракушки.

Муса пришел минут через десять. Он провел нас в порт, быстро и уверенно. Все прошло как в тумане: помню лишь внутреннее неистовое напряжение, как сердце билось в груди, и его ритмичное биение ударяло по барабанным перепонкам. Я шла за Мусой и отцом, опасаясь взглянуть в сторону, чувствовала Иффу рядом с собой и, не прекращая, молилась.

– Наконец-то! – воскликнул парень, как только заметил нас. Сначала я испугалась его, но быстро успокоилась, когда поняла, что старая моторная лодка позади него была предназначена для нас. Парень был чуть старше меня, загорелый, почти черный, он стоял босиком, нетерпеливо ожидая нас.