Изгои - [27]

– Ты не злишься, что я пришел?

Я молчала. Он опустил глаза, по-доброму усмехнувшись.

– Я пообещал твоему отцу помочь вам уехать из Заатари.

– Не знала, что нам нужна ваша помощь.

– Ну, некоторые трудности возникнуть могут, – он опять улыбнулся, будто знал что-то, чего мне не следует, затем подошел на несколько шагов ближе, внимательно глядя мне в глаза.

– Джанан, – прошептал Тильман.

– Да?

Он хотел что-то сказать, но вдруг передумал. Я заметила, как резко Тильман занервничал, будто испугался собственных мыслей.

– У тебя бывало такое, что ты хочешь помочь кому-то, но не можешь, и своим бездействием, возможно, убиваешь?

Перед глазами возникла испуганная, нежная улыбка Рашиды, ее худенькая удаляющаяся фигурка в черном платье.

– Нет, – солгала я.

Тильман неровно выдохнул, вытирая ладони о джинсы.

– Я живу в городе Фюрт, – еще более взволновано, торопливо заговорил он. – Это неподалеку от Нюрнберга. Знаешь где это?

– Нюрнберг? Там живет мой дядя.

– Правда? – Тильман улыбнулся и, подойдя еще на несколько шагов ближе, добавил:

– Если вы вдруг решите отправиться дальше, в Германию, позвони на этот номер, – он быстро записал телефон и адрес на бумажке и протянул мне. – Позвони, и я помогу вам, чем смогу. Можешь и в гости заглянуть.

Он нервно улыбнулся, и рука его, с протянутой бумажкой, дрожала.

Я кивнула, заулыбавшись в ответ, и уже хотела пойти обратно домой, как услышала голос Тильмана:

– Джанан!

Я обернулась.

– И просто… просто позвони. Даже, если ничего не нужно будет.

Мы встретились взглядами. У Тильмана были взъерошены волосы, лицо казалось бледным и исхудавшим. Он глядел на меня, будто пытался запомнить. В то мгновение я вдруг со всей ясностью осознала две вещи: я влюбилась в этого журналиста, и завтра будет наша последняя с ним встреча.

– Мы же увидимся там, в Европе? – спросил Тильман с какой-то мученической улыбкой. Неужели он тоже это чувствовал?

– Конечно, – сказала я, прежде чем закрыть за собой дверь.

В утро нашего отъезда было прохладно. Ветер трепал подол платья, и оно с хлопаньем било меня по лодыжкам. Глаза слезились от песка, что поднимался вихрем; в ушах свистело. Я поежилась от мимолетного озноба и подошла к Джундубу. Он дергал за штанину отца, но тот был погружен в разговор с Тильманом и не обращал на сына никакого внимания. Джундуб, заметив меня, попросился на руки, а когда я его подняла, уткнулся холодным носиком мне в шею.

– Нам пора, – сказал Тильман. В его голосе теперь ничего не осталось от вчерашней неуверенности и нежности. Он был серьезный и сосредоточенный на собственных мыслях, и взгляд его, обращенный на меня, ничем не отличался от взгляда, обращенного на моего отца.

Папа открыл задние дверцы машины. Сначала мне показалось, что там нет места: все было занято камерами, штативами, лампами, коробками с водой и прочими вещами.

– Только осторожно, ладно? Аппаратура стоит недешево, – сказал Тильман, вытаскивая камеры, чтобы освободить проход.

Папа зашел первым. Он аккуратно пролез через остальную груду вещей, за ним последовала Иффа, а потом и мы с Джундубом. Я следила, чтобы Кузнечик не упал и не ударился, придерживая его за талию. Тильман передал наши рюкзаки, положил камеры на место и закрыл дверцы, оставляя нас без света. Мы затихли в непроглядной темноте, только Джундуб запищал от страха, прижавшись ко мне.

– Не издавайте ни звука, – услышали мы голос Тильмана. Затем послышались его шаги вдоль кузова, открылась и с грохотом захлопнулась дверца, а после машина задрожала и завибрировала, и тронулась с места.

Мы ехали в полной тишине, прерываемой разве что дыханием и редким кашлем. Становилось все жарче и неудобней, затекли ноги, и устала спина. Я попыталась поменять позу, но не получилось. После нескольких неудачных попыток я замерла, мысленно молясь уже поскорее приехать.

Наконец, машина остановилась. Мы услышали голоса: двое незнакомых мужчин что-то спрашивали у Тильмана, и он отвечал им своим спокойным, размеренным голосом. Отворилась и хлопнула дверца. Шаги прошли вдоль машины и остановились у задних дверей. Когда дневной свет проник внутрь, я неосознанно закрыла рот Джундубу. Братик уснул, но от моего резкого, нервного движения проснулся и испуганно схватился за мою руку.

– Кто будет пользоваться всей этой аппаратурой? – спросил незнакомец.

– Я, – ответил Тильман, а затем поспешно добавил: – Еще, конечно, оператор и мой напарник, которые ожидают меня.

Послышался шорох, будто незнакомец пытался отодвинуть камеру или штатив в сторону.

– Осторожно, – Тильман рассмеялся. – Простите. С меня шкуру сдерут, если с аппаратурой что-нибудь случится.

Мужчина что-то ответил, но я не расслышала. Дверцы закрылись, снова погрузив нас в темноту. Через несколько минут машина снова тронулась с места.

Я выдохнула и только в тот момент осознала, насколько сильно прижала к себе Джундуба. Я убрала руку с его рта и обняла, а он прижался ко мне в ответ. Уткнувшись носом ему в волосы, я вдруг со всей ясностью поняла, как люблю брата. Мне почему-то стало его жалко, этого пятилетнего мальчика, потерявшего маму и родной дом, который заискивающе пытался подружиться с другими ребятами в лагере, и который теперь с таким волнением прижимался ко мне.