Изгои - [26]

Она коснулась своего живота. Будто только сейчас вспомнив о беременности Рашиды, о том, что ей так же страшно, как и нам, и даже страшнее, мое внутреннее ликование мгновенно стихло. Я села на колени рядом с ней и обняла ее за плечи. Она тут же прильнула ко мне, словно только и ждала этого.

– Ты плачешь? – Рашида с удивлением взглянула на меня. Я сначала не поняла ее вопроса, но потом почувствовала соль на губах.

– Да, – не менее удивленно ответила я.

– Не надо. Ты не виновата.

– Да, – соврала я.

Возле нашего контейнера собралась небольшая толпа. Шум голосов затихал, а затем усиливался, как если бы кто-то специально менял настройки громкости.

Иффа, захлебываясь, плакала и кричала остановиться. Она вопила и рыдала, и в какой-то момент мне захотелось ударить ее, чтобы она замолчала. Джундуб спрятался позади, в страхе цепляясь за мою юбку. Я молчала, только сердце металось в груди, и хотелось закрыть уши, чтобы не слышать эти крики и оскорбления.

Закхей схватил отца за воротник и притянул к себе. Папа не сопротивлялся, будто марионетка, беспрекословно слушавшаяся своего хозяина.

– Это ты украл их! Думаешь, я не понял бы? Да покарает тебя Аллах!

– Иншаллах, – равнодушно ответил папа.

– Закхей, ну, посмотри же, он не виноват. Пойдем же. Пойдем, – Рашида попыталась вернуть мужа в дом, но он стряхнул ее руку со своей и плюнул под ноги папе.

– Ты вспомнишь мои слова, Аббас, не принесут эти деньги вам счастья, или покарает меня Аллах!

Автобус отъезжал в Сирию, только солнце озарило лагерь. Небо еще не успело окраситься в сочный голубой оттенок, и было бесцветным на фоне желтеющего горизонта.

Люди столпились возле автобуса, рассчитываясь за места. Джундуб спал дома. Мы с Иффой вышли проводить соседей, вскоре и отец присоединился к нам. Он бесшумной тенью стоял около нас, внимательно наблюдая за действиями Рашиды и Закхея. Рашида подошла к нам. Ее живот показался мне особенно огромным в черном потасканном платье, которое она надела в то утро.

– Извините Закхея, прошу, – едва слышно, словно стесняясь, сказала Рашида папе. В ответ отец сложил руки как при молитве и кончиками пальцев коснулся губ, будто принимал извинения, но на самом деле, извинялся он сам.

– Почему вы уезжаете? Оставайтесь тут, – сказала Иффа со слезами на глазах. Рашида улыбнулась, и эта ее улыбка, как иногда бывало прежде, выдала в ней будущую мать. Наверное, Иффа почувствовала то же самое. Она обняла Рашиду, пытаясь найти в ней потерянную материнскую ласку.

– Этот лагерь никогда не был нашим домом, – не выпуская из объятий Иффу, ответила Рашида. – Раз у нас нет денег на поиски нового дома, мы вернемся в старый.

– Ваш дом разрушен, – сказала я, вдруг впервые по-настоящему испугавшись за их судьбу.

– Сирия – наш дом, – со снисходительной улыбкой произнесла Рашида, будто бы я не понимала какую-то простую, но очень важную вещь. – Ее не разрушит никакая война.

Рашида обернулась. Захкей ожидал ее, держа в руках сумку с их небольшими пожитками.

– Нам пора, – с сожалением выдохнула она. – Спасибо вам за все.

– Да, за все, – прошептала Иффа, обхватив себя руками. Она дрожала и готова была вот-вот расплакаться.

Когда Рашида скрылась в автобусе, Закхей вдруг обернулся и как-то странно взглянул на отца. Он кивнул ему, и папа неуверенно кивнул в ответ. Я поняла, что этим взглядом Закхей извинился за свои слова.

Мне хотелось остановить их, хотелось закричать: "Ваши деньги здесь, у папы! Не нужно уезжать!". Но деньги были билетом в нормальную жизнь, шансом вернуть себе остатки прошлого или возможностью построить будущее. И я молчала, чувствуя, как душа разлагается в кислоте эгоизма и животного страха за собственную шкуру. Я ненавидела себя в тот момент, но продолжала душить бьющуюся в агонии совесть.

Автобус медленно уезжал. У нас троих все еще была возможность исправить содеянное. Я видела по лицу Иффы и особенно отца, что в ту секунду в их душах происходили непоправимые метаморфозы: мораль в них боролась с инстинктами и неизбежно проигрывала.

Самым пугающим в этой ситуации было осознание, что я смогу с этим жить, смогу простить себя, как только автобус скроется за горизонтом. И если бы отец с Иффой всем своим видом не напоминали мне об этом происшествии, не испытывала бы даже угрызений совести.

Следующая неделя врезалась в мою память своим спокойствием. Мы почти не разговаривали, не ругались, не смеялись, не обсуждали предстоящее. На украденные деньги отец нашел контрабандиста, который смог бы провести нас через границу Иордании. Нам нужно было добраться в Египет: там жил друг семьи, который приютил бы нас на пару дней.

За день до отъезда кто-то постучался в дверь. Был вечер, и я уже готовилась ко сну. Папа вышел на улицу, я услышала, как он на кого-то повысил голос, но слов разобрать не могла. Разговор стал тише, а затем папа зашел и холодно, даже как-то по-детски обиженно сказал, что ко мне пришли.

– Иффа рассказала, что вы уезжаете, и я решил попрощаться.

Тильман улыбнулся, как только увидел меня. Он стоял чуть поодаль от нашего контейнера, от смущения или волнения спрятав руки за спину. Никогда раньше я не видела его таким неуверенным.