Изгои - [24]

– Сегодня у вас удачный день, – я улыбнулась, склонив голову. Тильман отошел, уступая мне место, и довольно рассмеялся.

– Мой отец говорил мне, что удачи не существует. Есть только люди, которые вместо того, чтобы взять ответственность на себя, сваливают вину на судьбу.

Тильман в задумчивости постучал по столу костяшками пальцев.

– Сам он, конечно, ответственность на себя никогда не брал. Зато к другим был более чем строг.

Невидящим взглядом смотрел он куда-то в пол, продолжая стучать по столу. Не зная, что ответить, я сказала:

– А папа всегда был к нам мягок.

Тильман рассмеялся, и я вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, чью попытку перевести тему взрослые сразу раскрыли.

– Он долгое время пробыл в Америке и Германии, – продолжила я. – Стал на многие вещи смотреть по-другому. Когда мы были маленькие, он рассказывал о жизни там. Помню, с каким благоговением в такие моменты Иффа глядела на папу. Она влюбилась в страны, о которых он говорил.

– А ты?

– А я… я догадывалась о том, что страны, о которых он говорил, отличались от стран, которые были в действительности.

Я заметила отца, когда он уже был в нескольких шагах от нас, и от удивления дернулась и издала тихий испуганный писк. Папа на меня даже не смотрел: все его внимание было приковано к Тильману. Он протянул ему руку, продолжая пытать взглядом:

– Ассалам алейкум. Я же говорил по всем вопросам обращаться ко мне и не трогать моих дочерей.

Тильман поздоровался в ответ и в нерешительности обернулся ко мне. Я начала возиться с коробками, словно бы не имела к разговору никакого отношения. Не дожидаясь помощи с моей стороны, он ответил:

– Спасибо еще раз за интервью. Но я здесь не за этим.

– А зачем же? – папа выпрямился и сложил руки перед собой, всем своим видом показывая недовольство. Несмотря на грозный вид, я заметила беспокойство и даже страх в его глазах. Мне вдруг захотелось обнять папу, но я продолжала делать вид, что занята распаковкой очередной порции товара.

Тильман почему-то молчал. Казалось, он не хотел оправдываться и понимал, что любой его ответ будет воспринят в штыки.

Отец подождал еще немного и, так и не услышав никакого ответа, заговорил:

– Я понимаю, что вы католик, и вам непонятны наши обычаи…

– Я атеист.

– Атеист? – папа усмехнулся. – Тогда все понятно.

– Я уважительно отношусь к верам и обычаям, если вы об этом.

– Впервые вижу атеиста, который уважает другие веры.

Тильман раздраженно повел плечами.

– Послушайте, – устало ответил он, – да, я считаю, что бога нет. Более того, мне кажется очевидным, что его нет. И все же я понимаю, что самый ярый атеист начнет молиться всем богам, когда его жизнь окажется на волоске. – Тильман замолчал, будто не решаясь продолжить, потом добавил: – Все мы перед смертью ищем бога, даже те, кто знает, что его не найдет.

– Интересное замечание, – в задумчивости кивнул папа, – и все-таки я попрошу вас больше не подходить к моей дочери.

В секундном возмущении я обернулась к отцу и встретилась взглядом с Тильманом. Его лицо ничего не выражало, и глаза были непривычно серьезными. Он смотрел на меня несмело и будто бы в последний раз. Я сразу же отвернулась, продолжая в сотый раз поправлять идеальные ряды сладостей.

– Я думаю, ваша дочь сама может решить, хочет ли она видеть меня.

Подняв на отца глаза, я увидела в его взгляде еще больший страх, чем прежде. Я вдруг вспомнила сон, где насиловали Иффу, а она глядела на меня, равнодушно и покорно, словно бы обвиняя себя в том, что с ней делают.

Я задрожала от озноба. Папа казался с ту секунду таким уязвимым, таким тихим и выжидающим! Он ничего не говорил, не настаивал, и это его молчание колючей проволокой сжало мне сердце.

Я повернулась к Тильману. Сначала он глядел на меня внимательно, а потом вдруг все понял и улыбнулся. Тогда я разгадала, что Тильман всегда прячется за улыбкой, даже когда ему совсем не до смеха.

– Думаю… – я замолчала, смутившись от своего хриплого голоса, – думаю, вам лучше уйти.

Тильман кивнул, не переставая улыбаться краешками губ.

– Я понял, – сказал он и, обратившись к отцу, добавил: – Простите за беспокойство.

Некоторое время мы с папой смотрели ему вслед, пока поднявшаяся пыль не поглотила уже удаленную фигуру журналиста.

– Так больше продолжаться не может, – скорее самому себе, чем мне, сказал отец.

– Папа, я…

– Молчи, – подняв руку, перебил он. – Помолчи, рух Альби. Ты никогда не заставляла меня краснеть за тебя. Так пусть этого не будет и впредь.

Папа забрал часть заработанных денег и ушел, оставив меня размышлять о случившемся.

Отец начал постоянно кому-то звонить, о чем-то упрашивать. Он пытался устроиться на работу вне лагеря, но беженцам нельзя работать. За неделю папа постарел на несколько лет, похудел и немного осунулся. Я понимала, что он ищет деньги и не находит. Даже Иффа, погруженная в собственные переживания, забеспокоилась о нем.

– Папа, ты умираешь? – спросил Джундуб, разглядывая болезненно-желтое, исхудалое лицо папы.

– Со мной все хорошо, Кузнечик, – бессильным голосом ответил отец, подняв его на руки. – Я просто немного устал.

Через несколько недель мы с Иффой увидели то, что не полагалось, увидели то, что потрясло нас обеих, заставило взглянуть на отца и жизнь по-другому. Раньше папа казался нам почти что божеством; настоящий мужчина, с добрым мудрым сердцем и непоколебимыми убеждениями. На самом же деле папа оказался обычным человеком, со своими слабостями и страхами, которые разъедали его душу не меньше, чем любых других.