Изгои - [18]

В день их приезда они подошли к столику, на котором, под клеенкой, лежали приготовленные мною сладости.

Один из журналистов был высокий, широкоплечий, но худощавый мужчина, с темно-русыми волосами и неправдоподобно голубыми глазами. У него была некрасивая улыбка, но низкий, искренний смех, исходивший откуда-то из груди. Его товарищ доходил ему до подбородка, но при этом был коренаст и неповоротлив, и глядел исподтишка, будто пытался с помощью одного взгляда выведать все секреты.

– Салям, – улыбнулся высокий журналист.

– Свежие у вас сладости? – спросил второй.

– Сегодня утром пекла, – кивнула я, пытаясь не смотреть в его сощуренные, пытливые глаза.

– А из каких продуктов они приготовлены? Не из купленных в магазине от Всемирной продовольственной программы? – продолжал журналист, что ниже ростом. – Будто неясно, что там за качество, – на немецком обратился он к коллеге.

Мой немецкий оставляет желать лучшего, и все-таки немного я его знаю: раньше дядя привозил детские книги из Германии, с глянцевой бумагой и такими яркими рисунками, что мы с Иффой часами разглядывали их.

– Так что насчет продуктов? – нетерпеливо переспросил журналист. – У вас тут такая жарища! Наверняка все уже испортилось.

– Оставь девушку в покое, – рассмеялся другой. – Не обращайте на него внимания. Меня зовут Тильман, моего друга зовут Костя. Он сегодня просто не в духе. Давно вы тут живете?

– Полтора месяца, – ответила я.

– А где вы жили до этого?

– В Алеппо.

Журналисты переглянулись между собой, я заметила, как в волнении Тильман подошел ближе, и взгляд его стал таким же проницательным, как и у его друга.

– Где твои родители? С ними можно поговорить?

В ту секунду я вдруг почувствовала себя оскорбленной. Словно два шакала, заметившие добычу, они решили сделать на нашей истории очередной сюжет. На самом деле им было все равно, что нам пришлось испытать, главное поведать еще одну трагедию, – новая попытка заработать деньги и славу на чужом горе.

– Нет, нельзя, – ответила я, стараясь унять дрожь в коленях. Сердце билось в груди, стало вдруг жарко и холодно одновременно.

– Почему? Они погибли? – заговорил Костя, пытаясь поймать мой взгляд.

– Нет.

Он хотел спросить что-то еще, но Тильман перебил его:

– Как тебя зовут?

Некоторое время я смотрела на него, потом опустила глаза и стала мять клеенку, после назвала свое имя, но он не расслышал, и тогда, уже громче, я ответила:

– Джанан.

– Джанан, – повторил Тильман. – Джанан, тебе не стоит бояться нас.

– Я не боюсь.

Он улыбнулся:

– Хорошо. Ты будешь здесь завтра?

– Не знаю.

Костя уже отошел от нас и, не спеша, шел по главной дороге. Тильман несколько раз обернулся к нему, но продолжал стоять, затем улыбнулся и почему-то рассмеялся.

– Было приятно познакомиться, Джанан, – сказал он, поспешив догнать товарища.

Прошло около получаса, прежде чем дрожь оставила мое тело, а сердце угомонило свои бешеные скачки.

Несколько часов позднее, когда солнце совсем скрылось за горизонтом, воздух наполнился ароматом прохладной ночи, и загорелись мелкие небесные вкрапления, подходя к контейнеру, я услышала голос отца, а затем увидела силуэт сестры, неспокойно ходившей туда-сюда. Они стояли за вагончиком, еле освещенные лампой, что горела на подоконнике нашего "дома".

Отец неподвижно наблюдал за нервными движениями Иффы, сложив руки на груди. Часть его лица скрывала ночь, но мне отчетливо были видны его губы, такие же губы, как и у Джундуба, но более мужественные, сжатые в немом укоре.

Я слышала срывающийся, сожалеющий и в то же время возмущенный голос Иффы, но не разбирала слов. Она остановилась перед отцом и в негодовании сорвала с головы ненавистный ею платок. Взъерошенные волосы едва покрывали ее плечи.

– Почему бы им не узнать нашу историю? Что в этом такого?! – воскликнула Иффа.

– Меня сейчас волнует даже не это, а то, что ты пропускаешь школу. Али и Идрис видели, как ты днем, вместо того, чтобы сидеть на лекциях, разгуливаешь с какими-то оборванцами!

Иффа обернулась, почувствовав мое присутствие.

– Папа злится, что я пообещала журналистам, что познакомлю их со своей семьей и расскажу, как нам живется, – уже спокойным голосом обратилась она ко мне. Иффа почувствовала, что перегнула палку и начала говорить с отцом непозволительным тоном. Я заметила легкую панику в ее взгляде.

– Я сейчас с тобой говорю не об этом, а о том, что ты пропускаешь школу. С кем ты там гуляешь, Иффа? Отвечай!

Отец всплеснул руками и дернул Иффу за плечо, чтобы она посмотрела на него.

– Ты хочешь, чтобы в лагере пошли разговоры? Хочешь унизить нашу семью?

– Нет, – резко ответила Иффа. Ее плечи задрожали, но она пока не плакала.

– Я даю тебе слишком много свободы, дочка. Непозволительно много.

Иффа вздернула подбородок и повела плечами, но ничего не ответила.

– Ко мне тоже сегодня подходили журналисты, – пытаясь перевести тему, сказала я.

– Что они хотели?

– Купить сладости.

– И все?

Я помедлила, прежде чем ответить:

– Спрашивали о семье.

– И что ты ответила? – нетерпеливо перебила Иффа. – Ты можешь давать больше информации? Из тебя все нужно клешнями вытаскивать.

– Ты сейчас не имеешь право голоса, – произнес отец, строго посмотрев на Иффу. Она сжалась под его взглядом и будто бы чуть не заплакала.