Изгнанная из рая - [15]

Ради них, ради братии монастыря Святого Марка, я и стал священником, потому что знал – это доставит им величайшую радость. Только так я мог отплатить им за все добро, которое они для меня сделали. Мне казалось, что я наконец-то совершил правильный поступок. Принятие мною сана в какой-то мере искупает вину перед мамой и Джимми, и, быть может, Бог смилостивится надо мной.

И я действительно нашел себя и был счастлив. Меня тешила мысль о том, что, отказавшись от мирских радостей, я приношу себя в жертву Богу. Я как будто отдавал ему свою жизнь в обмен на жизни мамы и Джимми. Некоторое время я даже подумывал о том, чтобы принять вечные обеты и сделаться священником-монахом, но тут я встретил тебя… И очень скоро мне стало ясно, что я не знал, от чего отказывался!

Да, я прожил на свете тридцать два года, но не знал ни счастья, ни истинной любви. Все это переменилось в тот день, когда я впервые увидел тебя и заговорил с тобой.

Я хотел быть твоим мужем, твоим любовником. Я хотел всегда быть рядом с тобой, чтобы отдавать тебе все, что у меня было – свое тело, свое сердце и душу. Но моя жизнь и моя душа уже давно мне не принадлежали. Я не мог даже обещать их тебе.

Я много думал о нас и старался представить, как мы будем жить вдвоем, как мы поженимся и, быть может, заведем детей. Я надеялся, что смогу дать тебе все, чего ты заслуживаешь, но в конце концов я понял. Я не знаю, как дать тебе это. Я не могу взять назад клятву, которую я принес Богу. Моя жизнь принадлежит Ему. И в конце концов я бы разочаровал тебя и всех, кому я уже обещал свою жизнь и свою душу.

Мое сердце всегда будет с тобой, Габи. Но я не могу снова обнаружить свою полную беспомощность, ненужность и никчемность перед теми, кто верил в меня. Ты никогда бы не была счастлива со мной, моя Габи, и поэтому я говорю тебе – прощай. У меня не было никакого права обещать тебе то, что я обещал. Надеюсь, ты простишь меня, потому что без тебя я не могу жить. Я не вынесу и одного дня, зная, что ты – совсем рядом и что мне отказано в праве видеть тебя, слышать тебя, прикасаться к тебе…

Я не могу жить без тебя, Габи!!!

И поэтому я ухожу к Джимми и к маме, и да помилует меня Господь. Надеюсь, что в этом мире я успел сделать что-то полезное. Как священник, я утешал, ободрял и отпускал грехи. Теперь я сам – страшный грешник. Как я буду смотреть в глаза моих прихожан? В последнее время они стали мне совершенно безразличны – я способен думать только о моей любви к тебе, которая вытеснила из моей души любовь к ближнему и к Богу. Я могу быть только с тобой – или нигде. Я не в силах исполнить ни одного из тех обещаний, которые я дал тебе, Богу, людям. Я неспособен ни оставить церковь, ни отречься от тебя. И за это мне предстоит вечно гореть в аду, если Иисус не помилует меня.

Ты – очень сильный человек, Габи… – Тут Габриэла невольно поморщилась – настолько ненавистными успели ей стать эти слова. – Ты – намного сильнее меня. Я знаю, ты будешь чудесной матерью нашему малютке. Я все равно не смог бы быть ему хорошим отцом, и за это я тоже прошу у тебя прощения. И еще: никогда не рассказывай нашему сыну или дочери о том, каким я был. Лучше расскажи ему о том, как сильно я любил его или ее и как сильно я любил тебя. Расскажи нашему ребенку… Нет, лучше не рассказывай ему ничего. Я прошу тебя только об одном: помни, как я любил тебя, и прости меня за то, что я сделал и что собираюсь сделать. Пусть Всесильный Господь защитит вас обоих. Молись о моей душе, Габи, и тогда, быть может, Бог простит меня…»

Он подписался просто «Джо». Эти три буквы едва уместились в конце исписанного с двух сторон листа. Габриэла долго смотрела на них, не сдерживая катящихся по щекам слез. Теперь ей все стало понятно – у нее в руках была полная исповедь Джо. Увы, теперь все слишком поздно. Джо все время боялся подвести, разочаровать ее, Бога, коллег, монахов, своих умерших родителей и брата. Он считал ее сильной потому, что сам был непредставимо слаб. Джо боялся мира гораздо больше, чем сама Габриэла. Если бы только у него хватило мужества сложить с себя сан и уйти, они могли бы, по крайней мере, попробовать начать жить сначала. Тогда Габриэла попыталась бы показать ему, на что он способен. Но Джо совершил свою первую большую ошибку, которая оказалась для него последней. Для него и для их ребенка. Джо предпочел уйти. И этим он действительно подвел Габриэлу, которая не была и вполовину такой сильной, какой он ее себе представлял. В этом смысле поступок Джо очень напоминал Габриэле бегство отца, который оставил ее совершенно одну в руках садистки-матери просто потому, что счел ее «сильной».

Габриэла не осмелилась произнести слово «предательство» даже про себя. Память о Джо была все еще слишком дорога ей, поэтому вместо того, чтобы закричать от ярости, Габриэла вдруг разрыдалась. Письмо Джо все еще было у нее в руках, и она несколько раз перечитала его от начала и до конца, хотя из-за слез почти ничего не видела. Впрочем, ей и не надо было ничего видеть. В этих расплывающихся перед глазами строчках было все ее горе, отчаяние и безысходность, и все отчаяние, слабость и вина Джо. Он считал себя ответственным за смерть матери и брата, и Габриэла задумалась, кто же тогда виноват в том, что случилось с ней и с ее ребенком.