Изгнание Изяслава - [11]

– Здравствуй, воин, – протянул отроку руку.

Изяслав замешкался. Впервые князь – хоть и безнадельный – протягивал ему руку, как равному. Даже во рту пересохло и голос охрип:

– Челом тебе бью от великого князя киевского Изяслава Ярославича!

Рыжие усы князя шевельнулись, глаза залучились радостью:

– От самого?

Изяслав поспешно отстегнул меч, протянул Ростиславу так, чтобы тот увидел имя на рукояти. Проговорил торжественно, подражая Ярославичу:

– Князь наказывал:мечом этим охраняй границы от врагов наших!

– Границы? – На мгновение Ростислав задумался. Но был он быстр мыслью и молниеносно понял тайный смысл княжьего послания.

– Ну, спасибо же стрыю[24] моему, великому князю! Чем отблагодарить тебя, отроче? Проси. Моего в этом тереме не много. Но что мое – отдам. Что смогу – сделаю.

Казалось бы, сама судьба второй раз за короткое время испытывает Изяслава. И он вторично высказал заветное.

Засмеялся Ростислав:

– Твоему горю легко помочь. Если боярин не продаст рабыню, выкрадем ее! Одним грехом меньше, одним больше – мне все равно. Баба да бес – один у них вес. А какому боярину ее привезли?

– Вышате Остромирову, – сказал отрок и увидел, как сник молодой князь. Ростислав с сожалением вздохнул:

– Говорил он мне про эту девку. По сердцу пришлась. Попробую попросить для тебя. Да навряд ли отдаст. А выкрасть не могу. Вышата – друг мой…

И развел руками.

Такое искреннее сожаление звучало в голосе Ростислава Владимировича, что Изяславу стало немножко легче от его сочувствия.

– Прости, княже, – сказал он. – Спасибо на добром слове.

И ответил на безмолвный вопрос Ростислава:

– А ничего иного мне не нужно.

– Ты погоди горевать. Поговорить все же попробую, – молвил Ростислав.

– Сегодня наша дружина обратно в Киев отплывает с новгородскими купцами, – напомнил отрок.

– Скажу посаднику, чтобы тебя оставили в Новгороде.

– И Турволода, друга моего… – попросил Изяслав.

– Ладно, – кивнул Ростислав. – Через две недели другая ватага купцов в Киев собирается. С ней и пойдете.

3

– Ну что ж, оставайся в Новгороде, – сказал боярин Жарислав и внимательно поглядел на отрока. – А уж матери твоей я привет передам, не волнуйся.

И так он это сказал, что недоброе предчувствие сжало сердце отрока. Понял он, что боярин давно узнал его. А почему виду не подал – неизвестно. Может, задумал недоброе?

Он волновался бы еще больше, если бы знал, что один только вид сына бывшей челядинки приводил боярина в ярость. Она возрастала в той мере, в какой боярин должен был ее сдерживать. Ведь молодых Жариславичей князь сроду не осыпал милостями. Как и его родитель Ярослав, презирал за его ремесло – не подобает-де низкое занятие боярину. В голове Жарислава созревал новый замысел…

Изяслав-отрок, как было положено, проводил боярина до пристани, помахал на прощанье рукой. А когда шел обратно, тяжко вздыхал.

…На второй день Ростислав Владимирович сам разыскал отрока, проговорил угрюмо:

– Виделся я с Вышатой. Не отдаст он тебе рабыню. А на меня обиду не держи. Великому князю передай:наказ его буду выполнять свято, живот за него положу без страха.

В этом отрок не сомневался. Радовало его, что такого сыновца имеет князь, и что любит его, и что именно ему, Изяславу-отроку, выпал случай отвезти подарок Ростиславу.

– Счастливого тебе пути, отроче, – сказал Ростислав. – Услышишь обо мне. Захочешь – приезжай. Ближним боярином будешь, разделишь со мной и радость и горе.

– Пусть удача сопутствует тебе, – ответил Изяслав.

Молодой князь ушел, а отрок еще долго думал о нем, радовался, что есть на свете такие люди, как Изяслав Ярославич и племянник его Ростислав.

Минуло два дня. Изяслав никак не мог смириться с мыслью, что Селия для него потеряна навсегда. Однажды, проходя по огромному теремному двору, он услышал песню. Нежный голос выводил на незнакомом языке печальную мелодию. Воин остановился. Это голос Селии! Изяслав вглядывался в окна терема с разноцветными стеклами и слюдой. Там тоскует Селия. Если бы можно было вбежать к ней, обнять! Но стены и люди отделяют их друг от друга. Легче разломать стены, чем уговорить людей.

А Селия сидела на подушках в пышно убранной светелке. На ковре около нее лежало ненавистное зеркало, над головой висела золоченая клетка с попугаем. И сама Селия значила тут не больше заморской диковинной птицы, привезенной для забавы русоволосого холодного Вышаты. Рабыня покачивалась в лад мелодии и рассыпала, словно бисер, восточные слова:

Подобна ласточке моя печаль тревожная,

Подобна беркуту моя печаль тревожная,

Терзает душу мне печаль могучим беркутом,

Трепещет, прячется моя печаль, как ласточка…

Вспоминала Селия благоуханные дворцы Хорезм-шаха. Вспоминала, как темной ночью из степи нагрянули разбойники и похитили ее. Как стояла она на царьградском торжище, а жадные глаза и цепкие руки ощупывали ее. И когда нашелся человек, вступившийся за нее, красным цветком расцвела любовь в сердце Селии, всю нежность она отдала ему. А теперь в этом чужом дворце ее ждет смерть. Тут не найдется никого, кто бы вступился за нее перед ревнивицей, женой Вышаты – Марфутой. Селия прячет лицо в подушку. Ей стыдно признаться себе:Вышата ей нравится. Правда, он чужой, он холодный, он может легко и помиловать ее и казнить. Но он сильный господин, сильнее Изяслава.