Изгнание из рая - [64]

— Поставить можно, — согласился Свиридон Карпович. — Почему бы и не поставить такой симпатичный вопрос?

Но до сессии удержаться на комбайне Грише не удалось.

И кстати, вовсе не из-за Дашуньки.

И не из-за напряженной международной обстановки.

И не из-за неблагоприятных погодных условий.

Как-то вечером, когда Гриша, забрызганный грязью до самых ушей, приехал сменять еще более промокшего Педана, тот спокойно сказал ему:

— Я бы тебе, Гриша, посоветовал не садиться больше на этот комбайн.

— А на какой же мне взбираться? — удивился Гриша.

— Да ни на какой. Вообще плюнь и сиди возле своей печатки.

— Кто это тебе сказал?

— Да никто. Я тебе говорю. Как товарищ и друг. Вертелся тут сегодня один рехверент. Такое — и не человек, а тьфу! Крутилось, вертелось, а потом начало лезть ко мне в душу. Я его отталкиваю, а оно лезет! Я его от себя, а оно — прямо без мыла. Такое скользкое, такое уж, я тебе скажу…

— Как гад?

— Точно! Как самый последний гад — лезет, и шипит, и слюной брызжет. И все же оно знает! Значит, ты открываешь сессию. Так? Открываешь и говоришь: дорогие товарищи такие и еще вон какие! На сегодняшний день мы имеем то и се, а также еще вон то, одним словом, все как надо! А тут я, Педан, то есть как депутат, прошу слова, и ты даешь, потому что не можешь не дать. Я лезу на трибуну и говорю. Это оно нашептывает мне в ухо, чтобы я, значит, говорил. Вот, говорю, товарищи такие да еще вон какие, вы власть Григорию Левенцу доверили? Доверили. А как он ее использует и как оправдывает ваше высокое доверие? А вот как. Днем спит, а ночью сталкивает меня с свеклоагрегата и завоевывает себе славу и материальное благополучие. Можем мы такое дальше терпеть с вами? Ну, и так далее.

Гриша не мог прийти в себя.

— А ты же ему что? — наконец простонал он.

Педан свистнул.

— А что я ему?

— Мог бы ты сказать, что для меня ни слава, ни деньги…

— Да кому говорить, кому?

— Кто же это мог вот так обо мне?

— А оно тебе нужно?.. Я и сам тут ему малость… гм-гм!.. Так что ты не переживай. А только мое мнение такое: беги отсюда, Гриша, пока не поздно! На мне этот гад поскользнулся, а кто-нибудь, глядишь, и согласится вот так против тебя наподличать… Ты ночей не спишь, из сил выбиваешься, а эти гады… Плюнь, Гриша, и успокойся!

Гриша не мог успокоиться от неожиданности и возмущения.

— Послушай, Педан, как же это так? Выходит, если я председатель, то и кур своих не корми, и поросенку травки не нарви, и гвоздь в стену не забей? А кто же это должен делать? Что мы — графы, князья, бояре?

— Да разве я знаю? — сплюнул Педан. — Мне оно все равно. Я этому гаду все объяснил популярно, то есть по морде с обеих сторон. А только ты знаешь, Гриша, как оно бывает… Убегай отсюда, пока не поздно!

— Не убегу! — крикнул Гриша упрямо. — никакая сила меня!..

Но сила нашлась. Дядька Обелиск ночью, пешком, босой прибежал на свеклу и сообщил своему председателю, что на его голову снова упали какие-то проверяльщики.

Вот здесь и лопнул обруч терпения нашего героя. Он не поверил.

— Меня? — переспросил дядьку Обелиска.

— Лично и персонально, — подтвердил тот. — Приехали вечером и уже требуют. Промокли насквозь. Я их к Наталке на горячий борщ.

— И действительно меня? — никак не мог поверить Гриша.

— Говорят: сельского руководителя требуют как класс.

— Ну, гадство! — ругнулся Гриша.

Теперь он уже сожалел, что до сих пор не рассказал ни Свиридону Карповичу, ни Зиньке Федоровне, да и вообще никому о том, как его терзали то за коз, то за институтскую справку, то за нерожденных детей. Какая там еще морока свалилась ему на голову?

— Утром буду, — сказал он дядьке Обелиску. — Накормите там их, дайте поспать.

— Да поспят они у нас, как класс! — пообещал дядька Обелиск.

ПУХ-ПЕРО

Ганна Афанасьевна уже была на своем секретарском посту. Все учреждения держатся на секретарях. Если бы автор был поэтом, он бы написал оду секретарям. Председатели возглавляют, а делают все секретари. Ну, и так дальше. А может, и лучше, что автор не поэт и не пишет од? А то сгоряча понаписал бы и о том, что надо, и о том, что не надо.

Ганна Афанасьевна достойна и од, и панегириков, и величальных песен.

— Что тут у нас, Ганна Афанасьевна? — спросил Гриша.

— Комиссия по защите окружающей среды. Чуть ли не из столицы.

— Сколько их?

— Двое. Мужчина и женщина. Женщина молодая и красивая, а мужчина с бородой и голый.

— Совсем голый?

— Да не совсем. Что-то на нем есть, да только такое, что и не приметишь.

— И вы его в сельсовет пустили — голого?

— Я сказала, что в трусах сюда негоже, а он говорит, что это не трусы, а шорты, то есть коротенькие штанишки.

— Так что же он — пионер?

— Да с бородой же! Ну, я и в этих шортах не пустила. Говорю: без председателя сельсовета не могу.

— А что же мне с ними делать?

— Вы ему авторитетно скажите.

— А приехали зачем?

— Говорят: гусиный вопрос.

— Гусиный?

— Дали мне задание, чтобы подготовила справку о количестве гусей на территории нашего сельсовета в частном секторе и в коллективном пользовании, сколько голых, а сколько оперенных, какой процент падежа, а сколько выжило…

Гриша слушал и ушам своим не верил. Наконец он пришел в себя.