Изгнание из рая - [65]

— Ганна Афанасьевна, а не могли бы мы купить робота?

— Робота? Что вы, Григорий Васильевич, разве это возможно?

— Теперь нет ничего невозможного. Купить такую железную чертовщину, чтобы стояла здесь и железным голосом отвечала на все глупости, которые взбредут кому-то в голову!

— У нас нет ассигнований даже на простенького робота, — объяснила ему Ганна Афанасьевна, — а вы еще такого хотите, чтобы говорил! Он же, наверное, очень дорого стоит.

— А мы с вами, выходит, бесплатные?

— Да я же не знаю.

— Ну, ладно, Ганна Афанасьевна. Будем отбивать штурм гусиной комиссии. Вы уже подготовили справку?

— Готовлю.

— Я пойду позвоню Зиньке Федоровне, а потом уж мы с вами подумаем, как и что.

— Я бы вам, Григорий Васильевич, посоветовала знаете что?

— А что?

— Поговорите со Свиридоном Карповичем. Он человек опытный…

Гриша хлопнул себя по лбу. В самом деле: почему он индивидуально отдувался до сих пор перед всеми проверками и не попросил совета ни у кого, в особенности же у такого мудрого человека, как Свиридон Карпович?

— Благодарю, Ганна Афанасьевна, — растроганно промолвил он. — Свиридон Карпович уже здесь?

— Я позвонила ему, сейчас будет.

— Вот уж благодарю вас, так благодарю!

Гриша даже руку поцеловал бы Ганне Афанасьевне, если бы умел, но, к сожалению, в селе почему-то не заведено целовать рук так же, как никто никогда не употребляет слова «труд», хотя трудятся там люди упорно и самоотверженно, от рождения и до самой смерти.

По телефону Гриша разыскал Зиньку Федоровну и конспективно рассказал ей про мороку с проверками и про все свои злоключения.

— Почему же не говорил об этом? — спокойно спросила Зинька Федоровна.

— Не хотел беспокоить. Думал: само пройдет. А оно…

— Ты, наверное, газет не читаешь.

— А что?

— Читал бы, так знал бы. То «Под шелест анонимок», то «Карась, которого не было», то про шестьдесят две комиссии на один колхоз. Я уже это знаю и отношусь ко всему спокойно.

— Да как же можно спокойно?!

— А так. Распихаю проверяльщиков по отраслям. Тех — на агронома, других — на зоотехника, третьих — на инженера, остальных — на бухгалтерию. А ко мне — только с выводами. А на выводы что? Примем к сведению, примем меры, недостатки устраним, упущениям положим конец.

— Так у вас же хозяйство, а меня терзают неизвестно и за что! Сплошные наветы!

— Вот ты и поставь на сессии вопрос о клеветниках.

И трубка — щелк! — и уже ты не поймаешь Зиньку Федоровну ни сегодня, ни в «обозримом будущем».

Но тут появилась великая спасательная сила в лице Свиридона Карповича.

— Ну, что тут у тебя, говорится-молвится?

Гриша рассказал обо всем. И о козах, и о Недайкаше из сельхозинститута, и про демографию, и про гусиную комиссию, которая налетела и крыльев не намочила.

Вновьизбрать долго молчал и мудро щурился. Потом поставил наводящий вопрос:

— И как оно — без подписей все это?

— Подпись всюду одинаковая: Шпугутькало.

— Сычик, значится.

Гриша не понял.

— Что вы сказали, Свиридон Карпович?

— Пугутькало — это сычик. Мелкий такой, говорится-молвится, неважнецкий сыч. Из тех, которые смерть предвещают. А еще там что?

— Я не допытывался. Но, кажется, всюду заканчивается такими словами: «По всему району поползли нездоровые слухи и трудовые массы всколыхнулись и возмутились».

— Ага, всколыхнулись… А я уже давно думаю: что-то оно не так. Как построили новое село, что-то мне не дает покоя, а что именно — никак не пойму. И только теперь понял: анонимок не было! А теперь ты мне камень с души снял.

— Свиридон Карпович! — испуганно воскликнул Гриша. — Что вы такое говорите? Разве можно радоваться, когда?..

— Постой, постой, Гриша, кажется-видится. Ты еще молод, не знаешь людей. Раньше как оно было? Бывали заявления, жалобы, случались и наветы. У того болит, у того чешется, а тот сам не знает, чего ему хочется. И все знай жалуются, жалуются… Когда выросла грамотность, появились и анонимки. Ты ведь знаешь, что грамотность способна творить чудеса. Но все это изредка. Процент нормальный. И когда в новом селе все вдруг затихло, я встревожился. И оказывается, справедливо встревожился! Ибо все, о чем ты мне рассказываешь, что это такое? Это — словно чума, грипп «Гонконг» или империалист какой-нибудь поселился в Веселоярске, а ты молчишь!

— Ну, я думал, что как-нибудь и сам…

— Ага, сам. А про коллективизм будем писать только в газетах? Тебя же проверяло всегда сколько людей? Два, три, а то и больше? Вот и тебе не одному нужно было беседовать с ними, а вместе с нашими людьми. Есть у нас свой народный контроль? Есть. Вот и приглашай их вместе с собой. И я пойду и встану и скажу, кажется-видится. Коллективный ответ. Пусть попробуют опровергнуть. И никогда не надо оправдываться, если не имеешь провинностей за душой. Оправдываться перед негодяями — все равно что просить у скупого деньги взаймы. А теперь еще одно. На тебя нападают, а ты?

— Ну, что я? Терплю и молчу.

— Почему же молчишь? С институтом как? Мы тебя рекомендовали? Рекомендовали. Мы заинтересованы, чтобы ты получил высшее образование? Заинтересованы. Имеешь ты на это право? Имеешь и заработал его самоотверженным трудом. Так кто же может чинить тебе преграды? Как его фамилия?