Изгнание из ада - [36]

Но их ожидало разочарование. Во-первых, с ними поехал и профессор Шпацирер, латинист, правда privatim[8], как он неоднократно подчеркнул, однако, как он любил говорить, педагог и на каникулах остается педагогом, тем паче сопровождая учеников в поездке. Шпацирер не отличался особой религиозностью, для него поездка в Рим была возможностью освежить языковые знания там, в Ватикане, где латынь оставалась живым языком. А раз уж он присоединился к поездке, то volens nolens[9] осуществлял дисциплинирующую функцию: в автобусе он сидел в середине последнего ряда — любил хороший обзор, — а вскоре его окружили честолюбцы и полные слабаки в латыни, с которыми он разучивал пасхальное папское благословение. Таким образом, с точки зрения техники школьного надзора вожаки стада, жаждущего удариться в разгул, уже были нейтрализованы.

Во-вторых, сам Хохбихлер. Сколь ни выпивал, он ни на миг не мог забыть то, что пережил как военный пастырь в сентябре 1941-го, перед отозванием в Вену, под Ельней в России — он и в 71-м говорил не «Русланд», а «Руссенланд». Больше сотни радикалов-социалистов были тогда посланы в самое пекло, обреченные геройской смерти, каковая их и постигла. Все они, конечно, знали, что им светит. А человек, не без содействия которого революционеры — рота смертников, пушечное мясо! — не взбунтовались и не дезертировали, способен и во сне руководить группой школьников.

— Перестань, Виктор! Ты фантазируешь! Это выдумка!

— Нет. Такое выдумать невозможно. А свою ограниченную фантазию я исчерпал, еще когда мечтал тебя соблазнить!

— Виктор! Перестань!

Ночь. Холодный свет фонаря. И Хохбихлер, широко расставивший ноги, черный, отдает команды. Где-то в стороне собачий лай. Временами, со странной регулярностью, подвижные конусы света — от автомобильных фар, — снова и снова вопли клаксонов. Сонные, измученные ученики, пошатываясь, вышли из автобуса, побрели мимо Хохбихлера в дом с двухъярусными койками. Орвьето. Бывшая папская резиденция. Промежуточная остановка паломничества.

Хохбихлер лукавил. Ученики, которые на другой день, после осмотра орвьетского собора, сидя в автобусе, на коготках ждали приезда в Рим, еще не знали, что и в Риме не больно-то покинут этот автобус. Неделя в Риме — на самом деле всего два дня, остальное время ушло на дорогу туда и обратно с перерывами на посещение туалета и ночлег. А два дня в Риме — две длинные автобусные экскурсии по городу с достопримечательностями справа-слева и в зеркале заднего вида, шесть трапез с запретом на разговоры, две ночевки (отбой ровно в десять) в католическом интернате, где уже в девять, после пересчета поголовья учеников, запирали ворота. Две так называемые кульминации: набор добровольцев в ученический хор, чтобы поспешно отрепетировать «О глава в крови и ранах» из баховских «Страстей по Матфею», а затем спеть в церкви Санта-Мария Маджоре как дань похороненному там апостолу Матфею. Ученики, по дороге в Рим мечтавшие о хмельной граппе и итальянских ночах, теперь ощущали себя бунтарями, уже когда нарочито громко пели или, наоборот, беззвучно разевали рот и то и дело ухмылялись. В среднем из обеих форм обструкции получалось примерно то, чего хотел Хохбихлер. Вторая кульминация — пасхальное папское благословение на площади Святого Петра. Тут Хохбихлеру удался потрясающий психологический трюк: все ребята должны были держаться за руки, затем, разумеется, чтобы никто не потерялся, но Хохбихлер бормотал что-то насчет потоков духовной энергии, и в итоге кое-кто вправду поверил, что не запаниковал и не упал без чувств, как многие другие на этой площади, в этом плотном, физически прямо-таки грозном людском скопище, на этой жаре, среди чудовищной духоты, потому только, что, держа за руки товарищей, ощутил себя частицей большого, могучего целого.

Хильдегунда пригубила свой бокал, покачала головой и сказала:

— Дорогой мой, ты можешь мне объяснить, почему тогда тоже поехал, хотя незадолго до того перестал посещать уроки религии?

Сплоченное, заговорщицкое единение группы школьников, державшихся за руки в этой немыслимой давке и толкотне, было столь велико, а энергетический ток внутри этой маленькой группы, со всех сторон окруженной растущей массовой истерией, столь силен, что в конце концов, когда профессор Шпацирер начал повторять латинские слова папского благословения, почти все ученики присоединились к нему. И тот, кто сейчас только шевелил губами, вовсе не бунтовал, а просто проморгал автобусные репетиции. И никто не заметил отсутствия двоих — Хохбихлера и Виктора.

Интеллектуальная битва за душу. Почему Виктор отправился в это так называемое паломничество? Именно поэтому. Его заманили на поле, где Хохбихлер хотел провести эту битву на своих условиях и надеялся выиграть. Он пригласил Викторовых родителей в школу, для беседы. Знал, что они в разводе, и догадался послать записку в двух экземплярах — и матери, и отцу. Оба они пришли, Виктор до сих пор помнил то утро, когда его родители аккурат на большой перемене поднялись по лестнице к подъезду и отправились искать учительскую. Заметив его среди одноклассников, мать конечно же послала ему воздушный поцелуй, над чем ребята долго насмехались.