Изгнание из ада - [38]

— По меню! Сколько это стоит! Стандартный обед с десертом намного дешевле!

— Ну и что? Я же тебя пригласил!

В восемнадцать часов Викторова мать приступила к работе в «Эспрессо-реаль», предшествующие часы она провела не в постели, на вопрос бывшего мужа, не стоит ли им попробовать начать сначала, ответила довольно грубо, не увидела или не захотела увидеть шанс снова забрать Виктора из интерната. Первому попавшемуся приставале в эспрессо бросила «говнюк», имея в виду бывшего мужа.

— Напаивает меня. Раздевает взглядом. Словно я ему девчонка из деревни. Строит из себя важную птицу. Подавай ему все самое лучшее, самое дорогое. А алиментов не добьешься. Попробуй заикнись — он и слышать не хочет. Давай не будем об алиментах, говорит, мне сейчас совсем другое представляется. Представляется ему, видите ли! А меня трясет от злости! Нет, ну надо же: я говорю «алименты», а он в ответ: я, мол, должна к нему вернуться! Он что, всерьез думает, будто я приму жалкие гроши, которые сейчас называются алиментами, под видом денег на хозяйство? И за это он опять будет каждый день получать горячий обед да еще и на уборщице сэкономит. Как бы не так! А вы немедленно уберите руку. Говнюк!

В итоге Виктор отправился в Рим.

Перед отъездом из Орвьето, когда садились в автобус, Хохбихлер придержал Виктора за плечо:

— Погоди немножко!

В общем, Виктор поднялся в салон последним, а когда хотел пройти к задним сиденьям, Хохбихлер снова остановил его.

— Сядешь вон там, — он кивнул на первый ряд, — подле меня. Нам надо поговорить.

Вопросы Хохбихлер задавал с видом заинтересованного и заботливого педагога. Хорошо ли Виктору в школе, а прежде всего в интернате? Скучает ли он по дому? Может, предпочел бы жить у матери? Сильно ли его занимает развод родителей и считает ли он, что они снова сойдутся? Чем конкретно занимается его отец и часто ли посещает религиозную общину? Виктор отвечал односложно: «Да… Терпимо!.. Не знаю». До чего же неприятная ситуация. Временами, когда сзади доносился смех, он с тоской оглядывался. Отчего ему нельзя сидеть с другими? Он все больше съеживался, ужимался и судорожно следил, чтобы вальяжно рассевшийся рядом Хохбихлер не прикасался к нему — ни бедром к бедру, ни плечом к плечу, ни рукой к колену. А как его мать говорит об отце сейчас, после пережитого в таком вот смешанном браке?

— Как это в смешанном? — спросил Виктор. — Отец у меня белый, мать тоже.

Почему усмешка у Хохбихлера всегда какая-то мокрая? Слюни, пот, водка — сухими его губы просто не бывают. Виктору стало противно.

— Смешанный брак, сын мой, это не брак чернокожего с белой, к примеру, а брак между людьми разного вероисповедания. Церковь толкует смешанный брак именно так.

Виктор съежился еще больше. Почему он не мог остаться дома? Целый год в интернате. Потом каникулы. И опять домой нельзя. В поездку вот отправили. Хохбихлер рассуждал о любви. Тут Виктора тем более никто не спрашивает. Долг — любить родителей, даже если… Нет, он не слушал. Просто смотрел перед собой. Ветровое стекло автобуса. Шоссе. Он любил своих родителей, но обсуждать их с сидящим рядом человеком не намерен. И чувствовал, что и родители любили его, хотя, конечно, все время норовили отодвинуть подальше. Эта мысль привела его в замешательство. Он спросил себя, реально ли то, что чувствуешь, или, может, чувствуешь что-то и желаешь, чтобы это было реально? То ли этот вопрос был ему не по плечу, то ли разглагольствования Хохбихлера о любви, уважении и крови слишком его отвлекали, но, так или иначе, он не мог сосредоточиться на этой мысли. Кровь? При чем тут кровь?

— Абраванель, — сказал Хохбихлер, и его потное лицо заблестело от удовольствия. — Не знаю, известно ли тебе об этом имени так же много, как мне. А-бра-ванель! — Он хлебнул из фляжки. Прижал ее к животу, рыгнул, протяжно выдохнул: — Ааааа-браванель… Что ты знаешь о своей семье?

Виктор не понял.

— Ты говоришь по-испански?

— Нет.

— А в семье никогда не говорят по-испански?

— Нет. То есть дедушка с бабушкой знают испанский, по-моему. Во всяком случае, раньше иной раз говорили на нем, когда не хотели, чтобы я понял.

— Родители твоего отца?

— Да. Но мне кажется, это не настоящий испанский. Или не совсем испанский. Потому что папа, стало быть мой отец, все время твердил: не слушай! Язык, на котором они говорят, даже для испанцев сущая тарабарщина. В смысле…

Хохбихлер рассмеялся. Снова хлебнул из фляжки, словно это помогало от тяжелых приступов веселья. Отправил фляжку в карман пиджака и любовно прихлопнул, когда она скользнула на место, после чего сплел руки на животе. Кивнул. Жидкие черные волосы влажно облепили череп, будто их только что нарисовали тушью.

— Староиспанский, как бы испорченный, так сказать. Да-да. Знаешь…

— Но мой отец прекрасно владеет английским. Свободно. Он вырос в Англии. Тогда…

Тыльной стороной руки Хохбихлер утер рот и нетерпеливо отмахнулся:

— И о происхождении вашей семьи никогда не говорили? О предках?

— Нет. О каких предках? — Виктор же только что рассказывал о дедушке с бабушкой, ведь это и есть предки.

— Я расскажу тебе одну историю. Твою историю. Реальную историю. По сути, это действительно часть истории. Да, — новый глоток из фляжки, — Абраванель…