Избранные стихи - [3]

Одним всеобщим личным делом

Была война десятый день…

Кругом скользили пешеходы.

Нева сверкала, как металл.

Такой неслыханной свободы

Я с детских лет не обретал!

Как будто все, чем жил доселе,

Чему и был и не был рад,

Я, удостоенный шинели,

Сдал с пиджаком своим на склад.

Я знал, что боя отголосок —

Не медь, гремящая с утра,

А штабеля вот этих досок,

Мешки с песком у ног Петра…

А над Невою, вырастая

На небе цвета янтаря,

Пылала грубая, густая,

Кроваво-красная заря.

Она угрюмо разгоралась

Огнем громадного костра.

Ее бестрепетно касалась

Десница грозного Петра.

1941

МАЛЬЧИКАМ, ДУМАЮЩИМ ПРО ВОйНУ

Черное небо в багровом огне.

Пот на глаза накатил пелену.

Что я могу рассказать о войне

Мальчикам, думающим про войну?

Мальчикам, думающим, что война —

Это знамен полыхающий шелк,

Мальчикам, думающим, что она —

Это горнист, подымающий полк,

Я говорю, что война — это путь,

Путь без привала — и ночью, и днем,

Я говорю, что война — это грудь,

Сжатая жестким ружейным ремнем,

Я говорю им о том, что война —

Это шинели расплавленный жгут,

Я говорю им о том, что она —

Это лучи, что безжалостно жгут,

Это мосты у бойцов на плечах,

Это завалы из каменных груд,

Это дозоры в бессонных ночах,

Это лопаты, грызущие грунт,

Это глаза воспаливший песок,

Черствой буханки последний кусок,

Тинистый пруд, из которого пьют, —

Я говорю, что война — это труд!

Если ж претензии будут ко мне,

Цель я преследую только одну:

Надо внушить уваженье к войне

Мальчикам, думающим про войну.

1941, август

«Мне снилась дальняя сторонушка…»

Ирине

Мне снилась дальняя сторонушка,

И рокот быстрого ручья,

И босоногая Аленушка,

По разным признакам — ничья.

А сам я был прозрачным призраком.

Я изучал ее черты

И вдруг, но тем же самым признакам,

Установил, что это ты.

Сон шел навстречу этой прихоти,

Шептал: «Спеши, проходит срок!»

Но, как актер на первом выходе,

Я с места сдвинуться не мог.

Я понимал, что делать нечего,

Я знал, что на исходе дня

Ты безрассудно и доверчиво

Другого примешь за меня.

Я бога звал, и звал я дьявола,

И пробудился весь в поту.

А надо мной ракета плавала

И рассыпалась на лету.

1942

ПРОТИВОТАНКОВЫЙ РОВ

Во рву, где закончена стычка,

Где ходят по мертвым телам,

Из трупов стоит перемычка

И делит тот ров пополам.

И пули, на воздухе резком,

Как пчелы, звеня без числа,

С глухим ударяются треском

В промерзшие за ночь тела…

Не встав при ночной перекличке,

Врагам после смерти грозя,

Лежат в ледяной перемычке

Мои боевые друзья.

В обнимку лежат они. Вместе.

Стучит по телам пулемет…

Я тоже прошу этой чести,

Когда подойдет мой черед.

Чтоб, ночью по рву пробираясь,

Ты мог изготовиться в бой.

Чтоб ты уцелел, укрываясь

За мертвой моею спиной.

1942

КОЛПИНО

Я знаю Колпино в июле,

И в сентябре, и в декабре.

Среди домов блуждают пули,

И мины рвутся во дворе.

В цехах Ижорского завода

Стоит ночная тишина.

В конторке командира взвода

Сидит усатый старшина.

Пред ними плитка броневая

На стол положена ребром.

Под ней записка строевая

На кальке писана пером.

Они трудились тут и жили,

Не разлучались никогда

И на войну не уходили…

Сама война пришла сюда.

Я помню тусклый блеск лафета

И ровный строй броневиков,

Во мгле холодного рассвета

В бой уходящих из цехов.

И дом, что чудом не повален,

И тот неторопливый шаг

Работницы, среди развалин

Ведущей девочку в очаг.

1942

УРОК

Обычный класс. Доска, и шкаф, и стол.

И, как всегда, стоит за партой парта.

И, свежевымытый, сосною пахнет пол.

И на доске потрепанная карта.

Как зачарованный сегодня класс притих.

Ведет наставница в извозчичьем тулупе

Воспитанников колпинских своих

Вслед за указкою — по знойной Гваделупе.

Но вот звонок звенит над головой,

И, заложив цветные промокашки,

Выходят школьники, чтоб поиграть в пятнашки

В двух километрах от передовой.

1943

БАЛЛАДА О СТАРОМ СЛЕСАРЕ

Когда, роняя инструмент,

Он тихо на пол опустился,

Все обернулись на момент,

И ни один не удивился.

Изголодавшихся людей

Смерть удивить могла едва ли…

Здесь так безмолвно умирали,

Что все давно привыкли к ней.

И вот он умер — старичок, —

И молча врач над ним нагнулся.

— Не реагирует зрачок, —

Сказал он вслух, — и нету пульса…

Сухое тельце отнесли

Друзья в холодную конторку,

Где окна снегом заросли

И смотрят на реку Ижорку.

Когда же, грянув как гроза,

Снаряд сугробы к небу вскинул,

Старик сперва открыл глаза,

Потом ногой тихонько двинул,

Потом, вздыхая и бранясь,

Привстал на острые коленки,

Поднялся, охнул и, держась

То за перила, то за стенки,

Под своды цеха своего

Вошел — и над станком склонился.

И все взглянули на него,

И ни один не удивился.

1942

БАЛЛАДА О ЧЕРСТВОМ КУСКЕ

По безлюдным проспектам оглушительно звонко

Громыхала — на дьявольской смеси — трехтонка.

Леденистый брезент прикрывал ее кузов —

Драгоценные тонны замечательных грузов.

Молчаливый водитель, примерзший к баранке,

Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки,

Вез он сало и масло, вез консервы и водку,

И махорку он вез, проклиная погодку.

Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу.

Был он худ. Был похож на голодную птицу.

И казалось ему, что водителя нету,

Что забрел грузовик на другую планету.

Вдруг навстречу лучам — синим, трепетным фарам

Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром.

А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито.

Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто…