Избранные произведения - [84]
Тело Маниньо подобрал капитан, крови рядом уже не было, она впиталась в землю.
Следующим буду я, наше маленькое, не устраивающее меня кладбище, ты такое задумчиво-сонное, и к тому же скучное и мрачное… словам нет конца, а дождь так и не пошел, хотя мог пойти, и это объясняло радостный тон твоего извинения, капитан, твое бегство с похорон, ты подзываешь такси и умоляюще смотришь на меня: «Дождь собирается!..» Я знаю, как это больно — видеть свою смерть в смерти других. Мне много раз приходилось встречаться со смертью, но я все еще никак не могу привыкнуть, отвечаешь ты мне. Довольно, я не хочу расстраивать твое пищеварение разговорами о трупах. Прощай, кладбище в Крестовом нагорье. Я устал, и во мне разгорается ярость, вызванная горем, и я плачу по-настоящему, искренними горячими слезами — кретин капитан думает, что это от его дурацких разглагольствований. Маниньо, какой археолог обнаружит тебя, мой брат, наш полководец, лучший из нас, с кем мы делились всеми своими горестями?
Из всех нас, ребят муссека Макулузу, остался один я.
Археолог найдет лишь голый скелет, и ничего больше, неподвижный скелет, и ничего больше, все, что осталось от человека, который так много имел, и при тебе не окажется ни дощечек с надписями, ни сапфиров, имитирующих твои глаза, ни стаканчика, из которого вы вместе ели мороженое, ни цветка акации с того дерева, под которым ты впервые поцеловал Рут, ни пера птицы кашеше, медленно опустившегося на твою ладонь. Ты будешь лежать смирно, и кости твои поведают о смертной тоске нашего времени, нашего тусклого времени, когда даже при погребении не чувствовалось радости прожитой жизни, потому что ее не было. В твоей могиле не окажется ни Марикоты, ни Рут, ни шкур диких зверей, которые юные девушки расстилали для тебя, полководца в царстве любви, ни сверкающего белизной копья, которое ты метнул дальше всех на соревновании около Пальмовой аллеи, ни твоей нарочито неловкой руки на руле, ни мяча в баскетбольной корзине, ни книг, которые ты любил, ни пластинок, которые ты слушал, не будет там и корочки черствого хлеба недельной давности, которую ты хранил в ящике письменного стола, чтобы ее не выбросили, а потом съел с козьим сыром, еще более твердым, чем хлеб, и со счастливой улыбкой всем рассказывал: «Бабушка прислала мне из Португалии сыру!» — а сыр этот был размером меньше спичечного коробка и двадцать дней странствовал в чемодане эмигранта, чтобы блеснули в улыбке твои глаза и зубы.
Археолог решит, что ты не был мужчиной, что все мы были бесполые и слепые, скучные, серенькие и глупые — в своем двадцатом с чем-то веке он предпочтет снова расчищать дно Нила или выворачивать наизнанку недра Анд, чтобы раскопать еще одну пару влюбленных, ведь эти умершие будут вечно, per omnia sæcula sæculorum рассказывать свои прекрасные истории…
От нас, ребят из Макулузу, останутся только кости, белеющие во тьме, и больше ничего.
На склоне холма выкопана яма — туда недавно посадили акацию; из ямы не видно моря, поэтому я согнал с лица улыбку, заметив из-под приподнятой смуглой руки Рут, как пылает холм в лучах заходящего солнца; яма, а может быть, дзот, оставшийся от пулемета, оттуда мы не видели, как сверкает и переливается на солнце в этот предзакатный час море. Мирная тишина охраняла нас, высокая трава помогала скрыть наши следы, мы напоминали птенцов в гнезде, перепелок, диких гусей, куропаток, между нами было маленькое деревце акации, и всякий раз, целуясь, мы бережно отводили его листочки. Я опустил ее зеленые штаны, и мы оба засмеялись, удивленные тем, как легко их оказалось снять, девушки обычно носили их закатанными выше колен под юбкой, чтобы свободно ходить по Макулузу, и небо над нами было сиренево-синее с множеством серых облаков, а ноги Марии — ослепительной белизны, они казались горячими, так сверкала их нагота, от них исходило тепло, и в нашем убежище становилось еще уютнее, и тогда я потянул вниз тоненькие голубые трусики из нейлона, и мы оба отвели глаза, когда резинка поддалась и обнажила красную полоску на белой коже. Мария замерла, будто спряталась за меня, укрылась в тень, мы вдруг стали серьезными, никто не хотел смотреть на обнаженные тела в неясном свете сиреневого вечернего неба, и она сама опустила голубой нейлон до колен и сделалась похожа на беломраморную, испускающую всей своей кожей тепло прекрасную статую. И тогда небо потемнело, затянулось тучами, его сиреневая синева померкла, подул ветер, деревья что-то прошелестели, прикрыв своей тенью наши юные тела, и от земли поднялся жар, передавшийся и нам. И тут я отчетливо услыхал совсем близко, над нашими головами, смех и топот бегущих ног. Зе-Педро что-то сказал, и его спутница засмеялась в ответ, я сразу узнал ее смех, гортанный, слегка неестественный смех, в нем чувствовалось затаенное желание, ведь она поняла, отчего мы вдруг куда-то исчезли, она еще раньше все поняла, когда увидела нас вместе.
— Выходите! Мы вас застукали! Все равно мы найдем, где вы прячетесь!
И Соня опять засмеялась своим гортанным смехом, полным желания и тоски: она хорошо представляла себе, чем мы заняты в нашем укрытии, а Зе-Педро даже и не догадывался — он звал нас, точно мы играли в прятки, но Соню от нашего молчания бросало в жар, и смех ее звучал приглушенно, будто она изнемогала от переполняющей ее пылкой нежности. Мы были как раз под ними, однако сверху они никогда бы нас не увидели, надо было спуститься по склону, и струйки осыпающегося песка уже начали медленно стекать мне на волосы, которые были вровень с травой.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.