Избранные произведения - [82]
Видишь, я снова сюда пришел? Но меня еще здесь нет, ты и твои мирно спящие покойники слышат наш смех и радостные крики, мы шагаем цепочкой — так в прежние времена водили рабов, цепочка ребят из муссека, порабощенных неотразимым обаянием старого, вспотевшего в своем фраке и цилиндре дирижера; меня еще нет на кладбище, я иду пешком нашей обычной дорогой, это мой подарок тебе, Рут, оставшейся ad sæcula sæculorum наедине со своим молчанием, и жизнь будет просачиваться к тебе лишь через наивную песенку о влюбленных, странно звучащую в четырех стенах твоего будущего.
Фрак он носил или пиджак? Я никогда не знал, в чем различие между ними, мы прозвали его одежду «крылышки кузнечика» и смеялись над ней, а Маниньо, самый дерзкий из нас, крикнул однажды, расшалившись:
— Со Самбо! Со Самбо! Шляпа-то еще при вас? Одолжите мне свой цилиндр!
И дирижер улыбается в ответ, пятится и отбивает ритм, потом поворачивается и идет впереди оркестра в своем неизменном цилиндре, предмете зависти Маниньо, и с неизменной усмешкой, которая пугает и возмущает степенных людей, ворчащих, чтобы заглушить вечную унылую скуку: «И как только не надоест играть одно и то же!» Однако мы не покидаем трусливо нашего вождя, того, кто громко хохочет специально для нас, заглушая смешки инструментов.
— Со Самбо, ну так как же, вы дадите мне поносить свой цилиндр?
В голосе Маниньо уже нет прежнего задора, никто не обращает на него внимания, нам надоели его дерзкие выходки — довольно, а то мы тебе покажем!
Никто не обращает на него внимания, нужно иметь золотое сердце, а оно спрятано в песке, уносимом прочь нашей жизнью. У каждого из нас в детстве золотое сердце. Такова жизнь, все — от нее: нахлобученный на уши цилиндр, четкий строевой шаг бывалого солдата и на уровне лица две руки, почти сливающиеся с чернотой фрака, — со Самбо дирижирует оркестром:
— Пум-пум-пурум!
А было так, Маниньо, ты шел в десяти метрах от своего и его, маэстро Самбо, счастья, от нашей общей радости и едва уловимой гордости за тебя, и всех нас, ребят из Макулузу, снедало желание примерить цилиндр, пропахший потом и тем специфически африканским запахом, который смертельно ненавидит Мария, называя его со свойственной ей жестокостью «ужасной вонью». Мне кажется, я слышу ее голос: «Умереть — это значит никогда больше не встретиться, Маниньо?» Кому никогда больше не встретиться — живым или мертвым?
Сияет солнце, его свет отражается на инструментах в множестве золотых и серебряных бликов и создает сияющий нимб вокруг головы каждого музыканта, их шаг четок и ритмичен, они идут по улице, ведущей к кладбищу, а мы все еще следуем за ними — куда, куда?
Все это жизнь — и маленькое, чуть побольше игольного ушка отверстие, откуда вышла вся музыка, сыгранная в тот день оркестром Самбо, и мы, идущие позади музыкантов и открывающие для себя время и песчаные просторы муссеков, мы, ребята из Макулузу, идем рука об руку с маэстро Самбо, он любит исполнять желания детворы — ее восхищает наивная простота этой музыки, любительская манера исполнения, даже сама неслаженность оркестра, и золото его сердца хранится в самом недоступном тайнике на песчаном побережье, куда мы приходим. Вы только послушайте, что за слова:
— Когда я умру, поставьте мне на гроб граммофон, пускай он играет…
Ты хочешь, чтобы сыграли «Кумпарситу», правда, Маниньо? Мне рассказывали, мне говорили, а я не придал ровно никакого значения этой просьбе, высказанной Марикоте с обнаженной грудью. И ты уже заставил нас почувствовать, сколько тоски и горя вызывает смерть, лишь для Мими ты еще красивый, для матери же просто мертвый, а старый Пауло сказал бы, что «даже кошки и те отвернутся», но вот для Рут — а чем ты станешь для Рут, что парит на крыльях воспоминаний, словно самая прекрасная из ее птичек, выпущенная на волю? Но в тот день оркестр не стал играть «Кумпарситу». Со Самбо обернулся к нам и сказал, не спрашивая нашего мнения, а утверждая, он знал, что так и будет:
— Вам понравится.
И засмеялся — он любил, когда слушателям нравилось, поэтому и ходил всегда во фраке и цилиндре.
И Маниньо, самый дерзкий из нас, стал задавать вопросы, и тут все мы заговорили, перебивая друг друга: сыграйте эту мелодию, сыграйте вот такую — пум-пум-пурум, вы знаете ее, со Самбо, у нее такой мотив… Кибиака насвистывает мотив — и словно птичьи трели слетают с его толстых губ, сам маэстро Самбо восклицает, посмеиваясь от удовольствия:
— Быть не может! Невероятно! Такую музыку, внучок, может сочинить только певчая птица!
Сожаление, а не гордость — вот что мы почувствовали при этих словах. Гордость, вероятно, ощущал он сам, заливаясь ребячьим свистом, ведь у музыки сердце ребенка. И неожиданно я прочел в глазах у со Самбо печаль, или мне только показалось? Нет, вот он снова смеется, улыбается всем нам, ребятам из Макулузу и других муссеков, и лишь сегодня я понял, что он действительно был опечален, потому что чувствовал одаренность Кибиаки, видел ее и не мог взять его в свой оркестр, ведь тот никогда не учился в школе и тем более в консерватории и никогда не мог бы стать профессиональным музыкантом, его удел — всегда насвистывать мелодии, которым он еще ребенком научился у птиц. Учитель Самбо, ты тоже не знал, что ему был уготован единственный инструмент, издающий музыку при взрыве пороха, — хрупкий киссанжи
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.