Избранные произведения - [19]
— В хрониках упоминается также, что мой предок помогал дону Педро в переводах Цицерона. Но я не хочу принимать на веру апокрифические сведения. К чему украшать себя павлиньими перьями! — говорил дон Франсиско, раскуривая сохранившуюся от лучших времен голландскую сигару и незаметно придвигаясь все ближе к висевшему на стене портрету знаменитого предка.
Разглядеть черты лица на портрете было трудно: краски потускнели и картина превратилась в подобие чернового наброска. Однако на ней действительно был изображен первый Ваз-Кунья, приехавший в Анголу. А картину отыскал отец Мониз. Ну и, конечно, получил крупное денежное вознаграждение, преподнесенное ему в виде дара святой Ифигении, которую избрал своей покровительницей родовитый аристократ-неудачник. Не кто иной, как отец Мониз, отыскал в источенных жучком салале архивах важный документ — с него была снята копия, ибо оригинал тут же рассыпался в прах, точно останки древних захоронений. Документ этот подтверждал всем и каждому, у кого возникали в том сомнения, что в таком-то году в сем городе, именуемом Сан-Пауло-де-Лоанда, офицер Мигел Фелипе Алпоин Ваз-Кунья отказался выполнить указ, изданный Камеральным сенатом и направленный губернатору Мотта-Фео, — этим указом предписывалось запретить судоходство по каналу, отведенному от реки Кванза, чего с особым упорством добивались некоторые политические ссыльные. Таким образом, еще в 1816 году этот первый Ваз-Кунья дерзко заявил о своих неотъемлемых правах на канал, хотя не имел к нему ни малейшего отношения.
Все это было давно известно Луизиньо: дона Мария Виктория много раз повторяла эту историю, чтобы убедить скептически настроенных соседей. Однако теперь его уже ничто не занимало — ни хмуро взирающий на него с огромного портрета предок-аристократ, ни прекрасная старинная мебель, ни лежащие перед ним книги латинских классиков. Пора было готовиться к экзаменам, но он заранее знал, что все попытки их сдать будут обречены на провал. Жизнь утратила для него всякий смысл, слезы ярости закипали на глазах.
Дождь накрапывал тихо, почти беззвучно. Лучше и не мечтать о том, чтобы попасть в муссек Ингомботу, где жила теперь Манана с мужем. Отныне его ожидают одни разочарования, он уже никогда не увидит свою любимую и желанную у себя дома. Хуже того: придется встретиться с человеком, похитившим у него радость жизни. Моросил мелкий дождь, знакомо пахло мокрой землей. Дождик ласково, точно целуя, касался домов, прохожих, и, радуясь долгожданной влаге, деревья освобождались от пыли и обновляли листву. Перед уходом дона Мария Виктория, глядя на затянутое грозовыми тучами небо, сказала:
— Надо торопиться, дождь скоро пойдет. Не могу же я нарушить свой долг и не навестить отца Мониза, да и крестница к себе приглашала…
При этих словах сердце у Литы чуть не выскочило из груди. Как ему захотелось самому пойти к Нанинье, увидеться с ней наедине, взять за руки, коснуться губами опущенных век, осушить поцелуями слезы на ее лице.
Он готов был кусать руки от злости, забросить подальше все учебники, прокричать все ругательства, какие знал. Луис Мигел бесцельно слонялся по дому, смотрел из окна, как тяжелые капли дождя пригибают к земле ветви кокосовых пальм в саду. Он сбросил рубашку; из открытого окна потянуло прохладой, но она не принесла ему облегчения. Закрыл окно, лег, свернувшись калачиком, на узкий диванчик, где раньше спала Манана. Вспомнил ее тело, столько раз покоившееся здесь, и беззвучно, одними губами, прошептал:
— Нанинья, Нанинья…
Лите хотелось громко разрыдаться, выплакать всю свою боль и тоску. А вдруг он умрет от горя? Тогда она непременно придет и увидит его — с остановившимся уже взором, с безжизненно поникшими руками, — лежащего на ее кровати. В водосточных трубах журчала вода, потоком сбегавшая на улицу. А что, если она и в самом деле придет и его заветная мечта исполнится? В душе его снова поднялась волна горечи и злости. Если она придет, он скажет: уходи, я не хочу больше видеть тебя, ты заставила меня страдать целую неделю, я даже не знаю, где ты теперь живешь, и не могу заглянуть к тебе на минутку по дороге в лицей, а ты все смеешься; о, если бы увидеть тебя еще раз и больше уже не встречаться с тобой, ведь ты жена другого, а клялась быть моей, зачем мне смотреть на тебя, только испытывать новые мучения и ярость оттого, что не могу жить без тебя, ведь ты уже никогда не будешь моей, и злиться на то, что я такой маленький, глупый и неуклюжий и не могу увезти тебя в Бенгелу или на твой остров, о котором ты рассказывала. «Можешь взять меня за руку!» — сказала ты тогда властным тоном, и я замер secula seculoro[6], держа твою руку в своей и чувствуя, как всего меня охватывает жаркое пламя, а ты даже не позволила поцеловать себя… О, лучше мне умереть… умирая, я буду видеть, как ты, исстрадавшаяся от горя, целуешь меня в стекленеющие глаза, а я трогаю тебя за плечо, и ты поднимаешь ко мне улыбающееся лицо.
Вдруг он услышал стук в дверь. Это она! Казалось, солнце вдруг проглянуло на затянутом тучами небе. Он спрыгнул с кровати, бросился к двери, радостно засмеялся, предвкушая радость встречи с Наниньей.
Причудливый калейдоскоп, все грани которого поворачиваются к читателю под разными углами и в итоге собираются в удивительный роман о памяти, восприятии и цикличности истории. 1988 год. Молодой историк Сол Адлер собирается в ГДР. Незадолго до отъезда на пешеходном переходе Эбби-роуд его едва не сбивает автомобиль. Не придав этому значения, он спешит на встречу со своей подружкой, чтобы воссоздать знаменитый снимок с обложки «Битлз», но несостоявшаяся авария запустит цепочку событий, которым на первый взгляд сложно найти объяснение – они будто противоречат друг другу и происходят не в свое время. Почему подружка Сола так бесцеремонно выставила его за дверь? На самом ли деле его немецкий переводчик – агент Штази или же он сам – жертва слежки? Зачем он носит в пиджаке игрушечный деревянный поезд и при чем тут ананасы?
Горячо влюбленный в природу родного края, Р. Бедичек посвятил эту книгу животному миру жаркого Техаса. Сохраняя сугубо научный подход к изложению любопытных наблюдений, автор не старается «задавить» читателя обилием специальной терминологии, заражает фанатичной преданностью предмету своего внимания, благодаря чему грамотное с научной точки зрения исследование превращается в восторженный гимн природе, его поразительному многообразию, мудрости, обилию тайн и прекрасных открытий.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
«…Этот проклятый вирус никуда не делся. Он все лето косил и косил людей. А в августе пришла его «вторая волна», которая оказалась хуже первой. Седьмой месяц жили в этой напасти. И все вокруг в людской жизни менялось и ломалось, неожиданно. Но главное, повторяли: из дома не выходить. Особенно старым людям. В радость ли — такие прогулки. Бредешь словно в чужом городе, полупустом. Не люди, а маски вокруг: белые, синие, черные… И чужие глаза — настороже».
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.