Избранные произведения в одном томе - [36]

— Как в марсианских родах: Кли, Лейдс и Саг.

— Да, — согласился он, не заботясь о том, что марсиане могли обидеться из-за такого сравнения. — Он также поведал мне, что у каждого человека есть своё дерево, а у мошки — свой лишайник. Я не совсем понял, что он имеет в виду, но Кала заявил, что каким-то таинственным образом его жизнь прервется, если после наступления ночи он не окажется рядом со своим деревом. Это не подлежало обсуждению, он слезно просил его отпустить. Более того, он предпочел бы смерть ночной разлуке с деревом.

— Звучит нелепо. — Я высморкался и улыбнулся пришедшей в голову мысли. — Даже нелепее, чем слова Джепсона.

Эл задумчиво смотрел в темноту, откуда прилетали странные ночные запахи и глухие удары таинственных барабанов, не смолкавшие ни на минуту.

— И ещё мы узнали, что во мраке живут существа, более могущественные, чем Ка. Он сказал, что у них много гамиша.

— Чего у них много? — удивился я.

— Гамиша, — ответил Эл Стоу. — Мне так и не удалось понять смысл этого слова. А Кала снова и снова его повторял. Он сказал, что у «Марафона» много гамиша. И что у меня много гамиша. И у Кли Янга. А вот у капитана Мак-Нолти, как выяснилось, мало гамиша. А у Ка его нет совсем.

— И Ка его боится?

— Не думаю. Скорее, относится к гамишу с благоговением. Насколько я понял, все необычное, или удивительное, или уникальное полно гамиша. То, что лишь слегка отличается от нормы, имеет мало гамиша. Наконец, обычное вообще не имеет гамиша.

— Вот тебе и трудности понимания. Все совсем не так просто, как думают некоторые шишки на Земле.

— Да, ты совершенно прав. — Взгляд сияющих глаз переместился на Армстронга, который стоял, прислонившись к артиллерийской установке. — Тебе ещё долго караулить?

— До полуночи, а потом меня сменит Келли.

Выбор Келли в качестве ночного дозорного показался мне неудачным. Этот татуированный экземпляр был намертво приклеен к здоровенному гаечному ключу и в любой острой ситуации использовал именно его, а не новомодные лучевые пистолеты или скорострельные пушки. По слухам, он не выпускал из рук этот кусок железа даже на собственной свадьбе, и жена пыталась с ним развестись, утверждая, что гаечный ключ отрицательно влияет на ее душевное состояние. Лично я считаю Келли неандертальцем, случайно перенесенным на множество столетий вперёд, в чуждое ему время.

— Мы не станем рисковать и закроем люк, — решил Эл Стоу. — Обойдемся без свежего воздуха.

Вот такие замечания и делали Эла особенно человечным — он мог сказать о свежем воздухе так, словно и впрямь по нему истосковался. Небрежное упоминание о воздухе заставляло забыть, что Эл не сделал ни одного вдоха с того момента, когда старый Кнут Йоханнсен поставил его на ноги и отправил навстречу судьбе.

— Давайте задраим люк.

Повернувшись спиной к темному лесу, Эл сделал несколько шагов в сторону освещенного коридора.

Из темноты донесся тоненький голосок:

— Нау бейдерс!

Эл застыл на месте. Под самым люком послышался торопливый топот. Стеклянный шар влетел в раскрытый люк, пронесся над плечом Эла, ударился о щиток артиллерийской установки и разбился на мелкие осколки. Во все стороны брызнула золотистая жидкость, которая моментально испарилась.

Развернувшись на одной ноге, Эл глянул в темноту. Испуганный Армстронг отскочил к стене и положил руку на кнопку общей тревоги. Однако он так и не успел нажать, а начал тихо соскальзывать на пол, словно наткнулся на невидимую стену.

С пистолетом наперевес я осторожно двинулся вперёд и даже успел бросить взгляд на стоящего возле люка Эла. Это была ошибка — мне следовало нажать на кнопку обшей тревоги.

Ещё три секунды, и пар из разбитого сосуда добрался до меня, как только что — до Армстронга. Эл стал раздуваться прямо у меня на глазах, словно воздушный шарик; круглое отверстие люка росло вместе с фигурой Эла, ставшей гигантской. Наконец шар лопнул, я рухнул на пол, и мой разум унесся в небеса.

Не знаю, сколько времени я пролежал, но когда удалось открыть глаза, показалось, будто я слышу крики и топот множества ног вокруг моего распростертого тела. Должно быть, произошло немало событий, пока я валялся, словно кусок мяса. Собственно, я и сейчас лежал на мягком, влажном от росы дерне, слева находился пульсирующий лес, равнодушные звёзды взирали на меня с темного купола ночи. Я был спеленут, точно египетская мумия. Рядом лежала мумия Джепсона, а с другой стороны — мумия Армстронга. Дальше отдыхали ещё несколько человек.

В трехстах или четырехстах ярдах от нас раздавались громкие крики, нарушающие тишину ночи, — мне удалось различить земные ругательства и высокие голоса зеленых чужаков. По-видимому, там находился «Марафон» — я видел лишь столб света, льющийся из открытого люка. Свет моргал, тускнел, а два или три раза и вовсе исчезал. Очевидно, там шло сражение, и что-то его загораживало от нас.

Джепсон храпел так, словно прилег вздремнуть воскресным утром в провинциальном городке, но Армстронг уже пришел в себя и тут же принялся разъяснять зеленым подробности их интимной жизни. Он делал это с энтузиазмом и немалой изобретательностью. Потом, перекатившись на бок, начал грызть веревки Блейна. Из темноты появилась фигура, смутно напоминающая человеческую, треснула Армстронга по голове, и тот надолго успокоился.