Избранные произведения : в 2 томах. Том 1 - [46]

— Давайте поцелую, — охотно согласилась Женя.

— Женечка, говори мне «ты». Ведь я же твой папа.

Он подставил щеку, Женя звонко чмокнула. Капитан даже зажмурился от удовольствия.

— Ух ты!.. До чего ж хорошо!

— Если нужно, я могу еще. — Женя потерла губы. — Вы — колкий!

— Виноват, дочка, побриться не успел!

— Я тоже хочу вас поцеловать, — сказал Саша Черкасов.

— Только не «вас», пожалуйста. Говори мне «ты», Сашка. Вот теперь я вижу, что ты действительно как будто мой Сашка. И глаза у тебя тоже мамины. Но как же это ты так потемнел, до неузнаваемости?

Саша застенчиво улыбнулся:

— А вы на фотографии были темный, а теперь белый.

Капитан посмотрел на него огорченно:

— Ты что же, так и не будешь меня на «ты» называть? Ты не веришь, что я твой папа? Сашка! Женя! Если вы не будете меня называть на «ты», я начну обижаться!

— А вы не обижайтесь, — сказал Саша.

— Мы вас будем на «ты» называть, — докончила Женя.

— Вот что, ребята, если меня сейчас, сию минуту, никто не назовет на «ты», я уезжаю обратно на фронт.

— Фронта нет, — сказала Маруся.

— Неважно… Заплачу и уйду от вас куда глаза глядят, насовсем!

— Мы вам скажем! Вы не уходите куда глаза глядят! — крикнули в один голос Саша и Женя.

Капитан схватился за голову и опять сел на верхнюю ступеньку.

— Плачет? — испуганно спросила Женя.

— Да говорите ему скорее что-нибудь на «ты!» — волновалась Маруся.

— Вы… что здесь делаете? — послышался удивленный голос откуда-то снизу.

По ступенькам лестницы медленно поднималась Женина и Сашина мама, с портфелем и пакетами в руках. Капитан поднял голову.

— Андрюша, это ты! — крикнула мама, роняя пакеты.

Маруся, охваченная раскаянием, хотела поскорее открыть дверь. Но всем хотелось смотреть на папу и на маму. Дверь захлопывалась и открывалась сейчас же опять. Маруся не успевала откинуть цепочку. Татьяна Александровна смеялась и сердилась.

— Да откройте же, ребята! Почему вы нас не впускаете? — Потом поворачивалась к мужу: — Андрюша, это ты!

Капитан собирал пакеты на ступеньках лестницы и говорил растерянным голосом:

— Я сам не знаю, Танечка, я это или не я! Может быть, я — не я, а мой собственный дедушка!

Цепочка звякнула в последний раз, дверь широко распахнулась.

— Открывается! Открывается насовсем!

— Ура! — закричал капитан. — Все в порядке! Я это я! И я уже дома!

Воробей

Воробей ударился о стекло на лестнице и, трепыхая крылышками, опустился на каменный пол.

Посидел, удивленный, — и уже собирался взлететь, чтобы снова со всего размаха помчаться в это странное, твердое небо, которое не пускает…

— Постой, глупенький! Разобьешься! — крикнула Галя, сбежала со ступенек и обеими руками схватила птичку. Воробей не больно зацарапал и защекотал ладони тонкими лапками.

Галя с восторженным визгом выбежала во двор.

— Птичка! Живая птичка!

Ребята, игравшие около подъезда, бросились к ней.

— Какой хорошенький! — воскликнула Наташа.

— Это воробей, — сказала Зина.

А Петя сказал:

— Держи крепче, а то улетит!

Воробей вертел головкой и вправо, и влево. У него были блестящие, черные, озорные глаза. По глазам никак нельзя было догадаться, что он испугался.

Но воробьиное сердчишко так и стучало, часто, часто, прямо в Галин безымянный палец: — Тук! Тук! Тук!

— Галя, дай его мне! — попросил Петя.

— А что ты с ним сделаешь?

— В кармане буду носить, всюду будет со мной… а чтобы не улетел, на веревочке его привяжу.

— Не давай! Не давай! — в один голос закричали Наташа и Зина.

— Уж эти мальчишки! — прибавила Зина с негодованием. — Только бы им кого-нибудь помучить! Как будто воробей не человек и ему не больно! Дай его мне, Галя, у меня ему будет хорошо.

— А ты что с ним сделаешь?

— Я его посажу в коробку — большую, картонную, дырочек в ней наделаю, чтоб дышал, и кормить его буду… молоком, конфетами…

— Не давай, не давай! — перебила Наташа. — Очень ему приятно в коробке сидеть, как в тюрьме. Дай его лучше мне, Галя. У меня хорошая, настоящая клетка. В ней и кормушка, и ванночка, и стаканчик для воды… Он даже летать в ней сможет… Хорошая клетка… Там прежде чижик был, а теперь никто не живет…

— Тогда уж пускай общий будет, — сказала Зина, — чтоб никому не обидно. Один день пускай живет у меня, потом у Пети, потом у Наташи…

— А Гале-то самой ничего?

— Ну, четвертый день у Гали…

— Галя, давай будет общий!

Так просили Наташа, Зина и Петя. А воробей смотрел на Галю и тоже, казалось, просил ее о чем-то, без слов просил, одними веселыми глазами и вот этим туканьем сердца о Галин безымянный палец.

Как вы думаете, ребята, что сделала Галя с воробышком?

Север и юг

— Вы — дикие? — спросил Толя.

Зина сказала:

— Да.

— А мы на юг с путевками едем. В пансионат.

Зина не знала, как лучше ехать на юг — с путевками или без путевок, «диким образом». Поэтому промолчала.

Они стояли в коридоре, смотрели в окно. Стояли на такой удобной ступенечке, она тянулась под окнами через весь вагон. Должно быть, и сделана именно для тех, кто еще роста небольшого и кому до окна не дотянуться.

Ночью прошел дождь. Поля ярко-зеленые и мокро-черные. Серых бревенчатых домиков уже не видно. Только ослепительно белые хатки. Деревья в садах покрашены белым снизу, а сверху каждое дерево — как большой, пышный букет. Небо чистое-чистое, тоже будто покрашено заново. А когда красили небо, лишняя краска стекала вниз и расплывалась голубыми лужицами на зеленом и черном.