Избранные произведения писателей Дальнего Востока - [28]

Когда за обедом Сюлань принесла еду, Лаодин сделал вид, что не замечает ее.

— Ешь, отец, а то все остынет! — сказала ему Сюлань.

Лаодин притворился, будто не слышит, а немного погодя сказал жене:

— Не буду я обедать! Пойду на рынок, там поем мяса!

Он схватил со стола несколько лепешек и, задыхаясь от гнева, крикнул:

— Разве не для вас я все это наживал? Весь век тянул лямку, а теперь я же и не хорош!

Глаза его метали молнии, а Сюлань едва сдерживала смех, отвернувшись к стене.

Лаодин в самом деле отправился на рынок и закусил там, но не мясом, а бобовым сыром с пампушками.

5

У Лаодина и Дуншаня была одна общая черта характера: чем больше они сердились друг на друга, тем с большей злостью работали, но за целый день могли не обмолвиться ни единым словом.

Дуншань обещал людям дать весной телегу попользоваться, Лаодин же наотрез отказался, и отец с сыном поссорились. Они не разговаривали друг с другом целых десять дней, хотя Лаодин грозился выдержать характер, по крайней мере, полмесяца.

Как-то под вечер, когда Дуншань с партийного собрания вернулся домой, Лаодин задавал корм быкам. Старик сделал вид, что не замечает сына, и продолжал заниматься своим делом.

— Отец! — неожиданно обратился к нему Дуншань. — А не засеять ли нам поле горохом после уборки хлеба?

Лаодин растерялся — он никак не ожидал, что сын с ним заговорит, — и взглянул на него. Дуншань улыбался. Улыбка была смущенной, и старик понял, что сын ищет примирения.

— Пожалуй, ты неплохо придумал! — чуть помедлив, ответил Лаодин. — На этой земле и надо сеять бобовые.

Лаодин уселся посреди двора на камне, на котором женщины обычно стирали белье. Ему почему-то показалось, что сын уже согласен на покупку земли, и он нерешительно произнес:

— Ты еще молод и не понимаешь, как важно для нас прикупить этот небольшой участок. Ведь земля для крестьянина — это все. А я пока не могу выделить тебе и брату даже по восемь му. Вот и ноет у меня сердце... Ну чего ты боишься? Никто обо мне дурного не скажет. Не все же есть черные лепешки. Пора и о белых подумать! Да что там говорить! Если каждый год засевать пшеницей еще несколько му, хлеба будет по горло.

— А у нас и сейчас хлеба хватает, — заметил Дуншань и опустился на корточки.

— Хватает-то хватает! Но пусть лучше его будет побольше.

Чувствуя, что отца не переубедить, Дуншань заговорил об урожае.

— Как ты думаешь, — спросил он, — сколько мы соберем зерна на восточном поле?

— Да не меньше тысячи триста — тысячи четыреста цзиней[14], — прикинув, ответил Лаодин.

Дуншань знал: если сказать отцу, что у других хлеба лучше, тот лопнет от зависти. Тем не менее он не удержался:

— У Линь Вана в этом году соберут с каждого му по целому даню[15]. А у крестьян из бригады взаимопомощи на всех девятнадцати му пшеница во какая ядреная! Колос в колос! Да и выше нашей на целую четверть.

От таких речей Лаодину всякий раз становилось не по себе. Так было и сейчас. Он крякнул и сказал:

— Не пожалеешь удобрений — земля тебе сторицей воздаст. Поле не прислужник в храме, которому таскают подношения, и все без пользы.

— Это верно, только мы ничем не удобряли землю, — быстро проговорил Дуншань. — Весной надо бы истратить каких-нибудь сто — двести тысяч юаней на удобрения — и зерна собрали бы цзиней на пятьсот больше.

Так они и беседовали. Лаодин пытался завести речь о покупке земли, а Дуншань переводил разговор на весенние работы. Наконец все же старику удалось коснуться интересующей его темы.

— Одними удобрениями не обойдешься. Надо еще знать, что за земля. Когда-то участок Линь Вана, о котором ты говоришь, был нашим. Там сплошной чернозем, вот и родит хорошо. Я-то знаю!

— Зачем же тогда мы его продали? — невольно вырвалось у Дуншаня с обидой, но он тут же спохватился, что отец неправильно истолкует его слова.

— Не обижайся на отца, — сказал Лаодин, взглянув на сына, и со вздохом продолжал: — Как вспомню об этом, так в дрожь бросает. В сорок третьем году мы не собрали ни одного урожая, а тут, как на грех, мать целый месяц болела. В это же время меня рассчитал помещик, и мне оставалось лишь толкать тачку с углем. Все, что я зарабатывал, шло на лекарства для матери. Ты был тогда совсем еще маленький... Отчего, думаешь, умерла твоя сестренка? Мать не вставала с постели, и мне приходилось с малышкой на руках каждый день бегать в поисках молока. Хотел я взять бабушку к нам, да самим было нечего есть. Так я и ходил за больной, а чуть свет отправлялся развозить уголь. Вот и случилось несчастье, девчушка умерла...

При этих словах глаза у Лаодина покраснели. Он помолчал немного, а затем, стиснув зубы, продолжал:

— Пока твоя мать болела, мы по уши увязли в долгах. Сначала задолжали помещику пять шэнов[16] хлеба, а после сбора урожая долг вырос до целого доу[17]. И пришлось тогда продать наши четыре му земли Хэ Лаода, но вырученных денег хватило лишь на лекарства. — Лаодин опустил голову. — В тот год я отдал тебя в ученье к жестянщику. А было тебе всего тринадцать годков!

Лаодин украдкой взглянул на сына.

— Неужели нам тогда никто не помог? — спросил Дуншань.

— Помог! Волостное управление драло с бедняка три шкуры. А у богатеев было одно на уме — вконец разорить нашего брата! Сейчас совсем другое время... — Лаодин осекся.