Избранные произведения писателей Дальнего Востока - [204]

Внезапно Тамоцу остановился.

— Не приказ ли там вывешен? — сказал он, поправляя пробковый шлем.

Тамоцу приблизился к обгоревшему железному остову трамвая, я нерешительно последовал за ним.

Трамвай, очевидно, служил своего рода доской объявлений: к нему были приклеены длинные полосы рулонной бумаги — такой бумагой пользовалось в Хиросиме лишь газетное издательство.

Некоторые из наклеенных там объявлений я переписал в свой блокнот. Вот они.

«Сообщение штаба западного военного округа

9 августа около одиннадцати часов утра два тяжелых бомбардировщика противника вторглись в воздушное пространство над городом Нагасаки и сбросили бомбу нового типа. Ведется тщательное расследование нанесенного ущерба. Предполагается, что он сравнительно невелик».

«Приказ командующего обороной города Хиросимы от 10 августа.

Жители Хиросимы!

В случае, если вы получили ожоги, рекомендуется в качестве временной меры принимать ванну из морской воды, разбавленной таким же количеством пресной.

В настоящее время уже открыто движение на трамвайных линиях и крупных магистралях города».

«Сообщение Верховной ставки.

1. 6 августа город Хиросима подвергся атаке небольшой эскадрильи вражеских бомбардировщиков Б-29. Нанесен значительный ущерб.

2. В настоящее время ведется тщательное расследование. Есть основание полагать, что во время налета применена бомба нового типа.

Снизу, на свободном месте, кто-то древесным углем приписал: «10 августа в войну вступил Советский Союз». Приписка эта явно исходила не из официальных источников. Тут не могло быть никаких сомнений. Иероглифы были выведены криво; писали по уже наклеенной на неровный железный остов бумаге, и при этом пользовались подобранным с земли куском древесного угля. И тем не менее приписка внушала доверие. Итак, мы в конце пути, и видимо, уже давно. Я почувствовал, что силы оставляют меня. Хорошо бы присесть, передохнуть. Обожженная щека зудела и дергалась. А ведь подобные приказы расклеены два или три дня тому назад, вдруг мелькнула у меня мысль. Почему же я до сих пор не обратил на них внимания?

Тамоцу и сопровождающие угрюмо двинулись дальше. Я последовал за ними. Все шли молча, и только у входа в госпиталь Рикио как бы про себя повторил:

— Принимать ванну из морской воды, наполовину разбавленной пресной...

Госпиталь помещался в полуразрушенном здании европейского типа. Уже у самого входа можно было понять, что он переполнен пострадавшими. Кругом сновали люди, одетые в медицинские халаты, ковыляли раненые. На ступеньке каменной лестницы стояла женщина и что-то кричала. Нельзя было разобрать ни слова. По-видимому, она свихнулась. Поблизости стояла небольшая группка людей, приехавших из деревни на розыски родственников. Тамоцу велел мне остаться у входа, а сам вместе с Рикио и Масару вошел в комнату, где, очевидно, помещалась регистратура. Чуть погодя он вернулся и сказал мне:

— Мы пойдем искать наших по палатам. Тебя внутрь не пустят, потому что ты не из спасательного отряда. Жди нас здесь. В этом госпитале есть люди из Кобатакэ.

И Тамоцу ушел к госпиталю, сопровождаемый дикими выкриками и проклятьями сумасшедшей.

На ступеньке, с краешка, сидели две женщины в поношенных блузках и высоких резиновых ботинках. Из их слов я понял, что одна из них — жена пострадавшего, который лежит сейчас в госпитале, а другая — его младшая сестра. Не глядя на окружающих, они трещали, как сороки, обменивались всевозможными слухами. Чего только не наплели! Крупные соединения Советской Армии пересекли советско-маньчжурскую границу и продвигаются в глубь страны. Японская армия в Маньчжурии решила применить против советских войск бомбу, подобную той, которую сбросил Б-29 на Хиросиму. Такую же бомбу сбросили на американскую армию, оккупировавшую острова южных морей. Эти бомбы тайно изготовляются на уединенном острове близ города Такэхари. Пусть враг убедится, что в Японии, помимо армии, есть непобедимый морской флот... Я присел на ступеньку и стал ждать. Прошло около часа. Терпение мое истощилось, я поднялся по лестнице и вошел в парадную дверь. В маленьком окошке регистратуры виднелась красивая чаша, которую приспособили под светильник: налили растительное масло, а вместо фитиля опустили скрученный бинт. Чаша была из фарфора с трехцветным рисунком — прекрасный образчик стиля сансай[112] — не иначе как ее заимствовали из чьего-либо сейфа.

— Извини, Сигэмацу, что мы так долго, — услышал я за спиной голос Тамоцу и обернулся.

Рикио и Масару тащили на носилках человека, который почти не подавал признаков жизни. У него не хватало сил даже для того, чтобы застонать. Сквозь бинты на его руках проступили черные пятна крови. Багрово-синие щеки распухли, лицо неузнаваемо изменилось. К разорванной рубашке приколота была английской булавкой карточка с надписью: «Тюдзо Хата, отряд Кодзин, деревня Кобатакэ, префектура Хиросима».

Когда-то в детстве отец этого Тюдзо брал меня с собой на рыбалку, учил ловить угрей. Он пек на речной отмели ростки бамбука, которые я приносил из рощи. Ростки мы клали на угли вместе со шкуркой. Потом шкурку сдирали, мазали ее содержимое бобовой пастой, которую выпрашивали в ближайшем доме, и ели, обжигаясь, вкусное блюдо, от которого поднимался ароматный парок.