Избранные произведения - [10]

Но Зевс им повелел всем тотчас замолчати,

А Вакху повелел немедля отвечать,

Когда он может чем Цереру уличать.

Сей начал говорить себе во оправданье:

«Такое ль ныне мне, о боги! воздаянье,

Что я с Церерою стою на сей среде?

И мне ли, молодцу, быть с бабою в суде!

Или вменяете и то вы мне в безделье,

Что свету я открыл душевное веселье?

Когда в нем человек несчастливо живет,

Он счастлив, ежели вино он только пьет;

Когда печальный муж чарчонку выпивает,

С чарчонкой всю свою печаль он забывает;

И воин, водочку имеючи с собой,

Хлебнувши чарочку, смеляе и́дет в бой;

Невольник, на себе нося свои железы,

Напившися вина, льет радостные слезы.

Но что я говорю о малостях таких!

Спросите вы о том духовных и мирских,

Спросите у дьяко́в, спросите у подьячих,

Спросите у слепых, спросите вы у зрячих;

Я думаю, что вам ответствуют одно,

Что лучший в свете дар для смертных есть вино:

Вино сердца бодрит, желудки укрепляет,

И словом, всех оно людей увеселяет.

Не веселы бы им все были пиршества́,

Забав бы лишены все стали торжества,

Когда бы смертные сего не знали дара;

Не пьют его одни лишь турки и татара,

Спроси же и у них, не скучно ли и им?»

Он кончил речь свою последним словом сим,

Умолкнул и потом не хочет видеть света.

На то Зевес им рек: «Послушайте ответа,

Какой я на сие теперь вам изреку».

И медоточную пустил из уст реку,

Которой не было витийствию примера:

«Послушайте меня ты, Вакх, и ты, Церера,

Тебе противен хмель, ему откупщики;

Но судите вы так, как частные божки,

А я сужу о всем и здраво и правдиво.

Я думаю, что вам и это будет в диво:

Почто к женам своим ревнует басурман,

А жид, француз и грек способны на обман?

Почто ишпанец горд, почто убоги шведы

И для чего у них россияне соседы?

Почто голанец груб, британец верен, тверд,

Германец искренен, индеец милосерд,

Арапы дикие сердца имеют зверски,

Италиянцы все и хитры и продерзки;

Почто поляк своим словам не господин

И правды ввек цыган не молвит ни один?

Почто во всех вселил я нравы столько разны?

Поверьте, что мои в сем вымыслы не праздны:

Я Трою низложил, дабы воздвигнуть Рим,

И вам ли знать конец намереньям моим!

Я сделаю, что вы с ней будете согласны

И будете от днесь вы оба безопасны:

Премудрость возведу я некогда на трон,

Она соделает полезнейший закон,[38]

Которым пресечет во откупах коварство,

И будет тем ее довольно государство;

Не будет откупщик там ратаю мешать,

А ратай будет им себя обогащать,

И будут счастливы своею все судьбою,

Не ссорьтесь же и вы теперь между собою».

Сим словом их Зевес обоих усмирил

И сына своего с Церерой помирил.

Когда Зевес изрек богам что надлежало,

А солнце между тем в свой дом уже въезжало,

И там ему жена готовила кровать,

На коей по трудах ему опочивать,

И также жен честных начальница и мати

Готовилась идти с Елесей ночевати,

Но чтобы малому товар продать лицом,

Натерлася она настоенным винцом,

Искусною рукой чрез разные затеи

Поставила чепец поверх своей тупеи;

А чтобы большия придать себе красы,

Пустила по плечам кудрявые власы,

Которы цвет в себе имели померанцов;

Потратила белил и столько же румянцов;

Дабы любовника к забавам возбудить,

Потщилася себя получше снарядить,

И думала пробыть всю ночь она в покое,

Но вот случилось с ней несчастие какое:

Внезапно тутошней всей стражи командир

Вздевает на себя и шпагу и мундир;

Он хочет обойтить по комнатам дозором

И хочет девушек своим увидеть взором.

А в этом деле он не верил никому,

Не только чтоб другим, сержанту самому.

Он был лет сорока, или уже и боле,

Служил он двадцать лет, а все служил он в поле;

Морщливое лицо, нахмуренная бровь

Являли в нем уже застылую любовь;

Хотя он некогда в сей школе и учился,

Но так уже он весь в строях изволочился,

Что всю любовную науку позабыл,

И словом, больше он солдат, чем щеголь, был;

Но стоючи у сих красавиц насторо́же,

Почувствовал в себе, почувствовал… и что же?

В какую старичок повергнулся напасть!

Сей муж почувствовал в себе любовну страсть,

И то бы ничего, что он воспламенился,

Но кем? О ужас! он начальницей пленился.

Внезапно на него блажной навеял час,

Хоть совесть не один ему твердила раз:

«Мужчина в двадцать дет красавицам любезен,

И в тридцать может быть для них еще полезен;

А ежели кому пробило сорок лет,

Тот, незван, никуда не езди на обед;

Домашним буди сыт: пей, ешь, живи, красуйся,

А к женщинам отнюдь с амурами не суйся.

Твоя уже чреда любиться протекла!»

Так совесть собственна ему тогда рекла,

Но он толь правильным речам ее не внемлет,

К начальнице в покой вломиться предприемлет;

Вещает сам себе: «Во что б ни стало мне,

А я пробуду с ней всю ночь наедине,

Неу́жели она в сем даре мне откажет,

Что на кровать свою уснуть со мной не ляжет?

Ведь я еще себя чрез то не погублю,

Когда скажу я ей, что я ее люблю;

И ежели она со мной не хочет вздорить,

Так будет ли о сей безделице и спорить?»

Се тако командир с собою рассуждал,

И тако он себе удачи ожидал;

В нечистом помысле приходит к той комна́тке,

В которой бабушка со внучком на кроватке.

Она за полчаса пред ним туда пришла

И Елисея в ней храпящего нашла;

Дрожащею рукой его она толкает

И тихим голосом Елесю раскликает,

Касаяся ему, по имени зовет:

«Проснися, Елисей, проснися ты, мой свет!»

Елеся, пробудясь, узрел святую мати,