Избранные произведения - [9]

Как молния, он вдруг к нам сзади забежал

И нас, уже совсем бегущих, удержал,

«Постойте, — вопиет, — робятушки, постойте,

Сберитесь в кучу все и нову рать устройте».

Все пременилося, о радостнейший час!

Сбираются толпы людей на Степкин глас.

Сбираются, бегут, противных низвергают

И бывшу в их руках победу исторгают;

Сперли́ся, сшиблися, исправя свой расстрой,

Жарчае прежнего опять был начат бой:

Уже противников к селу их прогоняем,

Дреколия у них и палки отнимаем,

И был бы брани всей, конечно, тут конец,

Когда б не выехал на помочь к ним чернец;

Сей новый Валаам[35] скотину погоняет,

За лень ее своей дубиною пеняет;

Но как он тут свою лошадушку ни бьет,

Лошадушка его не су́ется вперед;

Он взъехал кое-как на холм и нас стращает,

И изо уст святых к нам клятву испущает,

Но нас не токмо та, — не держит и дубье:

Летим мы на врагов и делаем свое.

Сей благочинный муж, увидя в нас упорство,

Сошел с коня и ног своих явил проворство,

Поспешнее того, как к нам он выезжал,

Явил нам задняя и к дому побежал.

Уже явилася завеса темной ночи.

И драться более ни в ком не стало мочи.

Пошли мы с поля все, валдайцев победив,

А я пришел домой хоть голоден, да жив».

Петербург. Проспект Биржи и Гостиного двора вверх по Малой Неве-реке.

Гравюра И. Елякова по рисунку М. Махаева. 1753 г.

Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

Песнь третия

«Уже утихло всё, и ночь свою завесу

Простерла по всему ближайшему к нам лесу,

Покрыла землю всю и с нею купно нас:

Настал спокойствия желанный всеми час;

Покоилися мы, покоились валдайцы,

А на побоище бродили только зайцы,

И там же на рожках играли пастухи;

А дома не́ спали лишь я да петухи,

Которы песнь свою пред курами кричали,

А куры им на то по-курьи отвечали.

Лишь в дом я только вшел, нашел жену без кос,

А матушку прошиб от ужаса понос:

Она без памяти в избушке пребывала

И с печи в дымовник, как галочка, зевала,

Перебирая всех по памяти святых:

Всех пятниц, семика[36], сочельников честны́х,

Чтобы обоих нас в сраженьи сохранили

И целых к ней домой с Илюхой возвратили;

Однако ж по ее не сталося сие:

Отгрызли ухо прочь у дитятка ее,

А с нею и сего рок пущий совершился:

Лишь только вшел я в дом, безмерно устрашился,

Увидя мать мою лежащую в кути[37];

Она, увидевши меня, ворчит: «Прости,

Прости, мое дитя, я с светом расстаюся», —

Она сие ворчит, а я слезами льюся.

Приходит мой и брат с войны окровавлен,

Смерть матерня и вой обеих наших жен

Ко жалости сердца и наши преклонили;

Крепились мы, но ах! и мы, как бабы, взвыли;

Уж тело старое оставила душа,

А тело без души не стоит ни гроша,

Хотя б она была еще и не старуха;

Я плачу, плачет брат, но тот уже без уха.

И трудно было всем узнать его печаль,

Старухи ли ему, иль уха больше жаль;

Потеря наша нам казалась невозвратна,

Притом и мертвая старуха неприятна.

Назавтре отдали мы ей последню честь:

Велели из дому ее скорее несть,

Закутавши сперва холстом в сосновом гробе,

Предати с пением ее земной утробе.

Сим кончилась моя последняя беда.

Потом я выслан был на станцию сюда,

О чем уже тебе я сказывал и прежде.

Но как я зрю себя здесь в девичьей одежде,

Того не знаю сам, и кем я занесен

В обитель оную, в число прекрасных жен,

Не знаю, по Христе…» Тут речь перерывает

Начальница и так ему повелевает:

«Когда ты хочешь быть здесь весел и счастлив,

Так ты не должен быть, детинушка, болтлив;

Молчание всего на свете сем дороже:

Со мною у тебя едино будет ложе,

А попросту сказать, единая кровать,

На коей ты со мной здесь будешь ночевать;

Но чтоб сие меж нас хранилось без промашки,

Возьми иголочку, садись и шей рубашки».

В ответ он ей: «О мать! я прямо говорю,

Что шить не мастер я, а только я порю,

Так если у тебя довольно сей работы,

Отдай лишь только мне и буди без заботы:

Я это дело все не мешкав сотворю;

Хоть дюжину рубах я мигом распорю!»

Она увидела, что есть провор в детине,

Немножко побыла еще с ним наедине,

Потом оставила в комна́точке его,

Пошла и заперла Елесю одного,

Не давши ни одной узнать о том девице.

И так уже он стал в приятнейшей темнице.

Меж тем уже Зевес от хмеля проспался,

И только чаю он с Юноной напился,

Как вестник, вшед к нему в божественны чертоги,

Сказал, что все уже сидят в собраньи боги;

А он, дабы дела вершить не волоча,

Корону на лоб бух, порфиру на плеча,

И, взявши за руку великую Юнону,

Кладет и на нее такую же корону.

Уже вошел в чертог, где боги собрались,

Они, узря его, все с мест приподнялись

И тем почтение Зевесу оказали;

Все сели, говорить Церере приказали.

Сия с почтением к Зевесу подошла

И тако перед ним прошенье начала:

«О сильно божество! Зевес, всех благ рачитель,

Наставник мой, отец и мудрый мой учитель!

Ты ведаешь, что я для ну́жнейших потреб

Живущих на земли учила сеять хлеб.

Сие мне удалось, я видела успехи,

Когда пахали хлеб без всякия помехи;

А ныне Вакх над мной победу получил,

Когда сидеть вино из хлеба научил:

Все смертные теперь ударились в пиянство,

И вышло из того единое буянство;

Земля уже почти вся терном поросла,

Крестьяне в города бегут от ремесла,

И в таковой они расстройке превеликой,

Как бабы, все почти торгуют земляникой,

А всякий бы из них пахати землю мог, —

Суди теперь о сем ты сам, великий бог!»

Все боги меж собой тут начали ворчати,