Избранные произведения - [27]

Он делать новый шаг:

Людские кровы чужды

Ему теперь — и он средь них чужак.

Казалась небу слишком

Влагой и легкой наша

Несчастная судьба,

Коль юность, коей радость — плод мучений,

Все время жизни длилась бы, и слишком

Был мягким приговор,

Что всех живущих ждут вдали гроба,

Когда бы полпути

Не оставалось им еще пройти,—

Удел ужасней смерти.

Вот замысел, достойный

Лишь разума бессмертных, вот вершина

Всех зол; предвечных мысль —

Дать старость, чтоб осталось

Нетронутым желанье, но угасла

Надежда в ней, услад иссохла влага.

Чтоб скорбь росла, но ускользало благо.

Вам, холмики и берег,

Когда исчезнет блеск, что ткани ночи

На западе сребрил,

Недолго сиротеть,

Ибо с другого края

На вас нахлынет пыл

Зари, встающей в небе побелевшем,

И следом выйдет солнце,

Огнем своим могучим Окрестности паля,

И захлестнет, как вас, потоком света

Эфирные поля.

Но жизнь, когда ее покинет юность

Прекрасная, не вспыхнет заревой

Вовеки краской. До конца вдовой

Ей быть. Богами же пределом ночи,

Которой омрачится

Остаток лет, положена гробница.

Перевод А. Наймана

ДРОК, ИЛИ ЦВЕТОК ПУСТЫНИ [66]

Но люди более возлюбили тьму, нежели свет.

Евангелие от Иоанна, III 19

Здесь на хребте иссохшем

Везувия — горы.

Грозящей истребленьем.

Цветы со свету сжившей и деревья,

Разбрасываешь редкие побеги

Лишь ты, душистый дрок,

Как средь пустынь. Тобою был украшен,

Я видел, и простор заглохших пашен,

Что окружают город,

Господствовавший некогда над краем,

И мрачностью ли дикой,

Безмолвьем ли — прохожих вспомнить нудят

О гибели империи великой.

Теперь тебя на этой почве вижу,

Любитель скорбных мест, забытых миром.

Несчастья спутник верный.

На этих землях, пеплом

Засыпанных бесплодным,

Окаменевшей лавою покрытых,

Звенящих под ногой скитальца; здесь,

Где ползает на солнце и ютится

Змея, где кролик лезет

В знакомую извилистую норку,—

К усадьбам льнули нивы, золотились

Колосья и стада мычали; тут

Дворцы владык стояли;

Цвели сады — приют

Досугов, возвышались города;

Но их и всех, кто жил в них, затопил

Поток, изрыгнут бешеной горой,

Из огненного рта фонтаны молний

Выбрасывавшей. Нынче все вокруг

Развалинами стало,

Где ты растешь, цветок прекрасный; как бы

Сочувствуя чужому горю, ты

Шлешь в небо утешающий пустыню

Свой запах нежный. Пусть на эти склоны

Придет привыкший славить наш удел,

И пусть увидит он

Смысл истинный забот

О человеке любящей природы.

И как могуч наш род,

Здесь оценить доподлинно он сможет:

Захочет — уничтожит

Кормилица жестокая из нас

Лишь часть в нежданный час,

А чуть сильнее вздрогнет —

И вмиг исчезнут все.

Вот и остались в сем краю унывном

Следы того, что нынче

Зовут «грядущим светлым, прогрессивным».

Гляди на отражение свое,

Век шалый и надменный,

Покинувший стезю,

Намеченную возрожденной мыслью:

Вспять повернув, гордишься тем, что прав,

Попятный путь назвав

Движением вперед.

И все умы, которым

Тебя в отцы дала судьбина злая,

Твоим капризам потакают льстиво,

А за спиной глумливо

Кривляются, но я

В могилу столь постыдно не сойду;

Мне подражать другим

Нетрудно было б, нежа слух твой пеньем

Приятным вместе с ними, как в бреду;

Но выказать презренье, не тая

В груди, где я взлелеял

Его, я силы все-таки найду,

Хоть знаю, что тому, кто с веком в ссоре,

Забвенье — приговор.

Над общим злом смеюсь я до сих пор:

Мечтаешь о свободе, но и ныне

Мысль хочешь взять в рабыни,

Ту мысль, благодаря которой мы

Из варварства едва лишь

Восстали, мысль во славу

Гражданственности, к высям

Повсюду судьбы общества ведущей.

Тебе же не по нраву

Прямая правда о ничтожном месте,

Природою нам данном на земле.

Спиною к свету правды

Ты стал и кличешь трусом

Ей верного, а храбрецом того,

Кто столь хитер иль прост.

Чтоб, над собой глумясь или над всеми,

Людское племя возносить до звезд.

Коль нищий, плотью хилый человек

Душой высок и щедр,

Не называет, не считает сильным

Себя он и богатым,

Не выставляет пышность напоказ

И мощь, но без прикрас

Всем открывает, не стыдясь, что он

И золотом и силой обделен.

Он это признает

Отважно, заставляя

Ценить лишь то, что в нем и вправду есть.

Не добрым, а тупым я должен счесть

Рожденного на гибель,

Возросшего в лишеньях —

Твердящего: «Я создан для услад».

Спесь смрадную изливши на бумагу,

Он соблазняет будущим блаженством

И взлетом чувств, не только

Земле, но даже небу

Неведомым, людей,

Которым гнева волн морских довольно,

Землетрясенья или

Тлетворных ветров, чтобы навсегда

Исчезнуть без следа.

А благороден тот, кто без боязни

Взглянуть очами смертными на общий

Удел и откровенно,

От истины не прячась,

О злой поведать доле

Готов — о жизни нашей,

И хрупкой и бегучей;

Тот благороден — славный и могучий

В страданьях, — кто несчастья

Не углубляет тем,

Что зло таит на брата (всяких бед

Опасней это), в горе

Своем не человека обвиняя,

Но истинно виновную, для смертных

Мать — по рожденью, мачеху — по жизни.

Ее и называет он врагом

И, полагая, что в боренье с ней

Сплоченней и сильней

Все общество людское стать должно,—

Считает он людей

Союзом, предлагая

Им всем любовь сердечную, всегда

Спеша на помощь иль прося о ней

В опасностях бесчисленных, в тревогах

Войны всеобщей. Он

Считает глупым брать оружье, ставить

На ближних западни

Из-за обид; они —

Друзья на поле битвы; разве можно

Лицом к лицу с врагом, в разгар сраженья,

Противника забыть