Избранные произведения - [28]

И учинить жестокий спор с друзьями

И собственные рати.

Мечом сверкая, в бегство обращать?

Когда народ опять,

Как некогда, воспримет мысли эти

И страх перед природой,

Всех издавна связавший

В общественную цепь, чуть-чуть ослабнет

Благодаря познанью

Неложному, — тогда приязнь и верность

Сограждан, справедливость

И благочестье будут

Покоиться не на безумье гордом,

Которым чернь свою питает честность.

Чтоб зиждить утвержденье

Того, чего основа — заблужденье.

Сижу я часто ночью

Здесь, в безотрадном месте,

Одетом в траур замершим потоком.

Хранящим вид движенья; здесь, в степи

Унылой, вижу я

Сиянье звезд на чистой сини, в море

Далеком отраженных,

И россыпь искр, объявших пустоту

Небес блестящим кругом.

Когда на них я устремляю взгляд,

Мне кажется, горят

Там точки, хоть в действительности точка —

Земля с ее морями

В сравненье с ними, так они огромны:

Не только человек

Неведом им, но шар

Земной, где он затерян; и когда

Созвездья созерцаю, в беспредельном

Затерянные мраке,

Что кажутся туманом нам, откуда

Ни люди, ни Земля неразличимы,

Ни множество всех наших звезд, а с ними

И солнце золотое

Иль выглядят, как их

Отсюда видим мы —

В тумане точкой света,—

О род людской, каким

Ты выглядишь в моих глазах! И вспомнив

Об участи твоей, которой образ —

Та почва, что топчу я,

И вспомнив также то,

Что видишь ты в себе и господина,

И цель всего, и вспомнив, как любил

Ты упражняться в баснях, будто боги,

Из-за тебя вселенную забыв

И обратись к неведомой песчинке

По имени Земля, тебя старались

Развлечь; и как досель, когда устройством

Гражданским мы и знаньем превзошли

Все времена другие,

Ум честный оскорбляешь ты, чтоб грезы

Осмеянные воскресить, — тогда

Не знаю, жалкий род: в душе моей

Смех или состраданье — что сильней?

Как маленькое яблоко, срываясь

Осенним днем с сучка

На землю потому лишь, что созрело,

Крушит, сминает, плющит

Всей тяжестью паденья

Построенные в мягкой

Земле, с большим трудом,

Жилища муравьев, все их богатства,

Предусмотрительно и терпеливо

Накопленные летом,

Так ночь и разрушенье,

Швыряя сверху пемзу

И камни, сыпля пепел,

Извергнутые ввысь гремящим лоном,

И их смешав с бегущим

По травянистым склонам

Взбесившимся потоком

Расплавленных металлов,

Осколков скал и раскаленной пыли.

За несколько мгновений

Засыпали, разбили

И стерли навсегда

Обласканные морем города[67]

Прибрежные: теперь

Средь их руин пасется

Коза; и города

Другие поднимаются, подножьем

Им служат погребенные, а стены

Повергнутые злобная гора

Как будто попирает.

Заботой о семье людской щедра

Природа столь же, сколь о муравьиной,

А больше муравьям

Шлет бедственных событий

Лишь оттого, что те понлодовитей.

Уж восемнадцать минуло столетий

С тех пор, как в буйном пламени исчезли

Людские поселенья,—

Крестьянин же, возделавший вот эти

Пустые обессиленные земли

Под жалкий виноградник,

Еще бросает трепетные взгляды

На роковую гору,

Не ставшую смирней, и все еще

Внушающую ужас,

И все еще грозящую ему,

Семье, добру, наделу

Уничтоженьем. Часто

Идет прилечь бедняга

На кровле хижины своей, под небом

Открытым, ночь не спит и то и дело

Встает, чтоб поглядеть.

Как лаву зев горы струит на спину

Песчаную, страша — и освещая

Морскую гладь у Капри,

Неаполь, Мерджеллину[68].

И, если он заметит, что огонь

Стал ближе, иль кипение услышит

Воды в колодце, он поспешно будит

Детей, жену и, захватив с собой

Все, что успел, бежит

И издали глядит,

Как милое гнездо с клочком земли —

От голода защитой —

Становится добычей

Потока разрушительного, с треском

Ползущего, чтоб затопить его.

Прошли века забвенья,

Лучам небесным мертвая Помпея

Открылась, как скелет,

Который из земли

Сочувствие иль жадность извлекли;

И странник созерцает,

Средь колоннад разбитых

На площади пустынной став, вершину

Вдали двойную с гребнем

Дымящимся, который

Еще грозит разбросанным руинам.

Мерещится ему

Зловещий факел, средь дворца пустого

Тревожащий таинственную тьму:

То в рухнувших театрах,

В погибших храмах и домах безлюдных —

Нетопырей приюте —

Мелькает отблеск лавы, так что тени

Трепещут в смертной жути

И дали затопляет алый свет.

Небрегши человеком и веками,

Что древними назвал он, и движеньем

Потомков предкам вслед.

Природа остается вечно юной

И кажется недвижной,

Столь длинен путь ее. Век быстротечен

Царств, языков, народов — дела нет

Природе. Человек же мнит, что вечен.

И ты, ползучий дрок,

Пахучей рощей долы

Украсивший нагие, грубой мощи

Подземного огня уступишь вскоре,

Когда путем, уже ему знакомым,

Вернется он на взморье

И захлестнет своей полою жадной

Кустарник нежный твой.

И под бичом смертельным головой

Поникнешь ты невинной,

Не протестуя, — но зато не станешь

Пред будущим сгибаться палачом

До той поры в поклоне и тянуться

Не станешь в исступлении гордыни

Ни к звездам, ни к пустыне.

Где от рожденья ты играешь роль

Не властелина рока, но раба.

Глупа людей природа и слаба,

Ты ж мудр и мощен столь,

Что знаешь, что ни ты в бессмертье хрупких

Ростков своих не властен, ни судьба.

Перевод А. Наймана

ШУТКА [69]

Когда я в детстве к музам

Пришел, прося в ученье взять, то руку

Одна мне предложила и со мною

Ходила день-деньской,

С осмотра мастерской

Решив начать науку.

Потрогать мне дала

Орудья ремесла.

Открыв, как виртуозу,

Как подмастерью их

Употреблять, чтоб стих

Сработать или прозу.

Спросил я: «Отчего