Избранные и прекрасные - [57]

Мы стояли, разинув рты, а рубашки летали над нашими головами ворохом шуршащей ткани, поднимаясь вверх, к серому небу за стеклом. Я заметила, что Дэйзи закрыла глаза, но сама продолжала смотреть, как они достигли потолка, а потом, отделенные от свободы лишь ливнем разбитого стекла, рухнули, как побежденные, и посыпались на пол разочарованно и вяло.

Гэтсби развел руками, как иллюзионист на сцене, и Дэйзи захлопала, но ее глаза, как ни странно, были полны слез. Мне показалось, что ей хочется заговорить, выпалить возражение или вопрос, но она все улыбалась и улыбалась.

– Какие красивые были рубашки! – воскликнула она. Но на минуту они стали птицами.

* * *

Мы шли следом за Гэтсби, который демонстрировал Дэйзи свои сокровища – такие как круглое окно-розетка наверху лестницы, спасенное при сносе собора в Монлуи и доставленное оттуда в Соединенные Штаты, или статуя Венеры, обнаруженная в осыпавшемся склоне горы, потерявшая поднятую правую руку, но сохранившая крапинки древней краски.

С тех пор как я побывала в этом доме, в нем прибавилось галерей, он стал еще грандиознее. Появился стеклянный зал, где роскошные зеленые растения сплетались друг с другом, наполняя воздух ароматами лимона, лавра и меда, и еще зал, вместивший, по словам Гэтсби, самую длинную ночь в году в каком-то городке Норвегии. В последнем мы простояли несколько минут, пробираемые холодом норвежской зимы, глядя, как танцуют над нашими головами призрачные зеленые и лиловые сполохи. В этом зале слышались и колокола, и пощелкивание костяных подвесок на одиноких соснах. Я вышла оттуда обрадованная, Дэйзи – не особенно.

Дэйзи было не в новинку восхищаться чужими домами и жизнью, но на этот раз я, как мне казалось, различала в ее голосе неподдельный восторг. Немудрено впечатлиться Гэтсби – обладателем ковров столь ослепительно красивых, что, работая над ними, по слухам, слепли двенадцатилетние ткачихи; Гэтсби, в залах которого при нашем появлении играла нежнейшая музыка, но не совсем флейты и скрипки.

Чего он еще не понял, думала я, так это что ему, хозяину такого роскошного жилища, не полагается восхищаться им самому, а он, разумеется, был в восхищении. Когда он показывал очередной фриз или погребальную урну, я улавливала нотки чудесного восторга в его голосе, словно он показывал эти ценности не только Дэйзи, но и себе. Возможно, он не позволял себе считать их настоящими, пока она не появится здесь, чтобы отдать им дань восхищения.

Он провел нас через галерею, где я некоторое время пробыла в начале этого лета, потом через небольшой зал, полный мраморных статуй греческих предков Гэтсби, и, когда мы уже выходили, я заметила странное порывистое движение, словно кто-то юркнул за один из широких гранитных постаментов и затих.

Гость, подумала я, потому что слуги действовали бы разумнее. Интересно, который из них.

Сделав еще несколько шагов вперед, я отпустила руку Ника. Я шла босиком: туфли я оставила в покоях Дэйзи, поэтому совершенно бесшумно прокралась обратно к галерее и выглянула из-за двери.

Гость, которого я заметила, вышел из своего убежища и теперь оглядывался, словно попал в музей искусств. Он был одет как рабочий, в серовато-коричневые брюки со спущенными на бедра помочами и рубашку с закатанными рукавами; свою кепку он засунул за пояс. Когда он повернулся, я увидела, что он ест сэндвич, что удивился, заметив меня, и что он… на меня похож.

Я заморгала и слегка отпрянула в изумлении при виде лица, округлого и смуглого, как мое. За мимолетным экстазом узнавания и тепла последовали почти равные по силе отвращение и паника. Когда привыкаешь к одиночеству, осознание, что на самом деле ты не одинок, ужасно расстраивает.

По-видимому, гость Гэтсби не подозревал о моих маленьких потрясениях, он только в отчаянии уставился на меня и прижал палец к губам.

– Джордан! – позвал Ник из-за угла. – Идем, мы уже отстали.

Я еще раз взглянула на парня в галерее, почему-то не в силах оторваться от него, несмотря на его нарастающее смятение.

– Иду, – наконец откликнулась я. – Просто хотелось взглянуть еще раз на такую красоту.

Я повернулась и поспешила к Нику, который повел меня вслед удаляющимся силуэтам Гэтсби и Дэйзи.

Мы как раз осматривали стальные ворота обсерватории (видимо, из какого-то монастыря, полного чокнутых монахинь), когда появился дворецкий – внезапно, как черт из табакерки.

– Вам звонят, сэр.

Гэтсби удостоил его озадаченным взглядом, который быстро приобрел убийственную пронзительность.

– Прямо сейчас?

– Да, сэр.

По-видимому, существовали звонки, которые был не вправе оставить без внимания даже Гэтсби. Словно потерявшиеся котята, мы потянулись за ним в кабинет, где он нетерпеливым жестом взял трубку аппарата из меди и слоновой кости. Ник отошел к окну, чтобы не виснуть у Гэтсби над душой, но мы с Дэйзи устроились возле его стола: она сидела в его кожаном кресле, болтая ногами, меня заинтересовал снимок рядом с томами юридических документов.

Пока он говорил, понизив голос так, что тот напоминал мифический двадцать первый поезд, идущий из Манхэттена прямиком в адский город Дит («