Избранные и прекрасные - [15]

Но, к счастью, прежде чем Ник успел ответить, грохнул бас-барабан и какой-то человечек в смокинге выбежал объявлять очередной номер. По-видимому, речь шла о настоящей сенсации, и одна половина присутствующих согласно рассмеялась, а вторая – повторила, чтобы не отстать от первой.

Заиграла музыка, Ник отвернулся от стола, глядя с напряженным вниманием, как пес на хозяина, в сторону лестницы, где теперь сидел Гэтсби. Он раскинулся на ступеньках, обозревая собравшихся уже не с гордостью императора, а с мальчишеским восторгом. Мы были его садом, а может, его муравьиной фермой. Пока он одобрял увиденное, и только Богу было известно, что могло произойти в противном случае.

И Ник, и я вдруг увидели, насколько одинок Гэтсби. Никто не приближался к нему. Никто не склонял голову к нему на плечо, не брал его за руку, увлекая танцевать. Музыка была хороша, луна садилась. Полночь миновала, принеся утомленный шарм, который на излете обретают все вечеринки. И то, что такой человек сидел в одиночестве, какие бы ни ходили о нем слухи, выглядело неестественно. Я привыкла быть одна, как, видимо, привык и Гэтсби, но к такому мужчине, как он, это не должно было относиться ни в коем случае.

С ним что-то не так – эта посетившая меня мысль была отчетливой, как звонок. Обдумать ее я не успела: рядом со мной возник дворецкий – может, тот же самый, что и прежде, а может, и другой.

– Мисс Бейкер? – осведомился он. – Простите, пожалуйста, но мистер Гэтсби хотел бы побеседовать с вами наедине.

– Со мной? – удивилась я, поднимая взгляд. На прежнем месте на лестнице Гэтсби уже не было.

– Да, мадам.

Я встала, переглянувшись с Ником. От него исходили замешательство, страстное стремление и легкая ревность, которая угасла прежде, чем он успел распознать ее. Я небрежно отсалютовала ему и направилась вслед за дворецким.

Глава 4

То краткое время, которое мы с Ником встречались, – и наверняка впоследствии – ему нравилось называть меня беспечной. Порой он говорил это с оттенком восхищения – к примеру, когда я обманом проводила нас в подпольный кабачок («ну так пароль же был тот самый, который мне сказал прошлой ночью Артур Кларенс, разве нет?»), но ближе к финалу он произносил это слово с осуждающим недоумением, словно любому разумному человеку следовало научиться некоторой осторожности.

Он называл меня беспечной, потому что не мог выразить, как завидовал моим деньгам, моей свободе и тому, что лишь немногие в мире способны вести себя как я. Честный ответ я ему не давала, потому что это не то, что получают мужчины. Они понятия не имели, насколько непозволительно женщинам в их окружении быть беспечными. Они смеялись, глядя, какой шум мы поднимаем, рассаживаясь в машинах, и никогда не задумывались о том, насколько длинные и скверные дороги соединяют одно фешенебельное заведение с другим. Этот мрак мог поглотить целиком любого, и девушка, которой доводилось брести обратно пешком, с туфлями в руке, в изодранных чулках и вызывать помощь, звоня из обшарпанной телефонной будки, впредь уже не уезжала на так неразумно выбранном туринг-каре.

Существовало несколько видов беспечности, которые могла позволить себе девушка в 1922 году, если была богата, хороша собой и высокомерна. Я была иностранкой и вдобавок сиротой, что прибавляло мне еще несколько пунктов. Я могла явиться домой пошатываясь, с рассветом, и застать тетушку Джастину все еще сидящей за обеденным столом вместе с ее давними подругами по суфражистскому кружку над разоренным блюдом с запеченным мясом, в густых клубах сигарного дыма. Вокруг них вечно щебетали бесы, которых они унаследовали от своих пуританских прародительниц-ведьм, а некоторые были обретены в ходе мелкой торговли душами, процветавшей в Венесуэле и Аргентине. Тетушкины подруги казались ожившей карикатурой на уродливых суфражисток, шумных, грубых и зловредных, среди них были и вдовы, и старые девы, и все имели весьма определенное представление о месте, которое должно отводиться им в мире. Когда я вваливалась утром в чулках, спущенных до щиколоток, и с весьма солидным засосом у основания шеи, полученным от Ника, надо мной смеялись, в меня тыкали пальцами, но никто не удосуживался остановить меня. В моем возрасте они сами отличались беспечностью и в большинстве случаев выжили.

В моем понимании беспечность, которая приводит к засосам или встрепанной прическе, вполне допустима. В отличие от беспечности совершенно иного рода, которая привела Дэйзи в мой дом однажды кристально-чистым мартовским днем 1919 года.

Дэйзи дебютировала сразу после перемирия, во время грандиозного и прекрасного события, в котором остро нуждался Луисвилл. Вместе с ней впервые вышли в свет еще шестеро девушек, и все горожане вздохнули с облегчением, увидев, что жизнь вновь становится нормальной – после того, как у них отняли сыновей. Пройдет еще несколько месяцев, прежде чем их сыновья вернутся, утратив конечности или с тяжестью на душе, которая так и будет глодать их всю жизнь, поэтому облегчение того сорта было из таких, что больше уже не повторились.

Я была слишком юной, чтобы дебютировать вместе с Дэйзи, и начинала подозревать, что мой дебют в свете не состоится никогда.