Избранное - [97]

Но кто и слышал отчаянные крики сторожа, все равно мчался мимо, не желая помнить о пожарной повинности. Впрочем, все знали, что общественный пожарный обоз — это всего-навсего рассохшаяся бочка с недостающими обручами и насос без рукавов и с неисправным поршнем! Да и то сказать: ведь не отстаивать барский дом от огня скакали сломя голову мужики!

Сторож попытался выкатить из сарая колесни с бочкой, однако, не осилив, решил, что достаточно порадел о мирском деле. Он задул фонарь и, прихватив топор, проворно затрусил по улице вслед за всеми.

Рядом с ним бежали, тяжело дыша и охая от старания, бабы, шмыгали подростки и мальчуганы; где-нибудь сторонкой спешила, кряхтя и волоча ногу, дряхлая старуха, решившаяся слезть с печи и сама поглядеть, как-то погуляет огонь на барском дворе, где ей, может, пришлось ходить за скотом или кормить птицу всю свою молодость.

Будят тихую ночь крики, свист. Всюду стукотня и дребезжание телег, храп коней; где-то испуганно ржет отставший стригунок, и на крыльце тоненький голос настойчиво кличет: «Мама, мамка!»

Каждый боится не поспеть, пропустить что-то очень важное, хотя сам смутно представляет себе, что именно, и потому те, кто на лошадях, с криком нахлестывают их чем попало, а пешие бегут что есть мочи, спотыкаясь и проклиная грязь и одышку.

Впереди за полем отчетливо виднелась горящая усадьба. На фоне яркого света проступали силуэты деревьев и подымались густые клубы дыма, слегка подкрашенные снизу алыми отсветами и сразу терявшиеся в ночном мраке. Тяжелые очертания барского дома также темнели на этом фоне, и было похоже, что горит не дом, а огромный костер, разложенный где-то за ним и освещавший его сзади. Возле трубы над мезонином крыша словно курилась торопливыми струйками черного дыма.

Потом, когда дорога увела в лощину, все это скрылось из глаз и осталось только рдевшее над головой очень яркое зарево, еще более густившее потемки над полем. Это зарево все росло и становилось ярче.

Всадники, доскакавшие до усадьбы, осаживали своих взмыленных лошадок, спрыгивали наземь и, бросив их, устремлялись к дому. При этом все продирались напрямик сквозь сирень и акации, окаймлявшие широкую въездную аллею.

Обращенный к дороге фасад дома был еще погружен в темноту и выглядел как всегда: стоят себе старые хоромы и коротают свою десятитысячную осеннюю молчаливую ночь. Однако открытый огонь на противоположной стороне дома бросал и сюда слабый красноватый отсвет, позволявший различить ряд заколоченных окон, повисший между колоннами балкончик, крыльцо и возле него смутные очертания заросших клумб. И оттуда же, из-за дома, сюда доносился ровный шум, точно однообразно гудело в огромной трубе.

— Ну и полыхает, братцы! Разве уймешь? Того гляди, весь дом займется, — крикнул сбегавший к огню мужик в полушубке нараспашку, без шапки и с топором в руке. — На чердаке огонь.

— Мы-то чего зеваем, — вдруг встрепенулся кто-то в кучке народа у крыльца и вбежал по ступенькам к парадной двери. Тут уже копошилось несколько человек. Тяжелая дверь даже не дрогнула под ударами, так что мужики от нее отступились и стали отрывать доски и высаживать рамы в ближайшем к крыльцу окне.

Кто-то уже бежал от служб со стремянкой, потом лез по ней к окну между колоннами, другой кошкой добирался до соседнего по карнизу. Работали топорами, нашлись кое у кого ломы и заступы. Визжали отдираемые доски, со звоном падали стекла. И все же ни стук топоров, ни крики и треск не могли заглушить глухого и сильного, как морской прибой, гудения пожара. Он становился все слышней, усиливался и разлившийся кругом алый свет.

Толпа вокруг дома росла. Мужики спешили в него проникнуть, бабы кучками стояли поодаль — глядели и молчали. Мальчуганы носились всюду, пронзительно перекликаясь. Возле двух-трех выломанных окон собрались ожидавшие — как распорядятся забравшиеся внутрь смельчаки.

Из одного окна высунулась чья-то голова.

— Огня бы кто подал, братцы — ни хрена не видать, тыкаешься, что слепой, того гляди, расшибешься!

— Будет тебе сейчас огня сколько влезет! — насмешливо бросил кто-то снизу.

Нашлись спички и даже огарок свечи. В черных провалах окон замелькали дрожащие огоньки. И вскоре послышалось первое приглушенное: «Держи!» Дюжий задохнувшийся мужик, надсаживаясь, приволок к окну и ссовывал вниз что-то громоздкое и едва пролезавшее в проем. Снизу было подхватили, но не удержали — тяжеленный диван грузно ударился об землю, хряснув сломанными ножками.

Из других окон тоже стали выбрасывать всякую мебель — столики на гнутых ножках, подставки для цветов, шкатулки — все, что попадало под руку. Внизу ожидали нетерпеливые руки, они на лету подхватывали вещи и уволакивали их в сторонку. Один мужик подогнал свою лошадь к крыльцу и стал предусмотрительно припасенной веревкой увязывать на телеге ломберный стол, зеркало и несколько кресел. В доме раздавались гулкие голоса. Какая-то отчаянная голова, пробравшись в мезонин, истошно орала оттуда:

— Вот он, огонь-то… Вижу! За дверьми все полыхает! Ух, дышать нельзя, дыму-то, дыму, так и садит!

Кто-то сумел отпереть боковой ход из девичьей, и вынос вещей из дома стал налаживаться. Как-то само собой вышло, что, и не сговариваясь, все распределили между собою обязанности: одни, нашарив в доме первое попавшееся — лишь бы в подъем, — волокли свою добычу к двери или окнам, другие подхватывали ее и относили от дома, кто-то поспешно грузил телегу. Валивший из некоторых окон дым и потрескивание огня заставляли отчаянно спешить.