Избранное - [11]

Есть усадьбы — и таких все больше, — чьи хозяева приезжают только летом, как на дачу. В остальное время дом стоит заколоченным, под охраной доживающего век дряхлого дворового. В наезды господ он исправляет должность кучера, дворника, лакея, водовоза и рассыльного.

Земля у нас скупая: как ни удобряй ее, а урожай все будет незавидный. Потому и отступилось от нее большинство помещиков: продали свои леса на свод или предоставили хозяйничать в них лесоторговцам, а сами махнули в Питер множить ряды чиновничества. На доходы от экономии, вероятно, не жил уже ни один из дворян нашего уезда. Да и в доброе старое время, чтобы жить прилично званию, им нередко приходилось искать более надежные источники существования, чем здешние тощие пажити. Живо помнятся мне слышанные в детстве рассказы бабушки о приезде оброчных крестьян в Питер. То были не обозы с мукой, битой птицей, поросятами, бочками масла и иной благодатью, коими обеспечивали свое проживание в столице помещики из хлебородных губерний: на петербургский тесный двор бабушки въезжали скрипучие дровни с клюквой, моченой брусникой, сушеными ягодами да грибами. Поддерживать на это фамильную честь в стольном городе было трудновато.

Не только помещики, но и крестьяне, те, что помоложе и предприимчивее, отступались от земли и уходили в Петербург. При этом иной оставлял дом, в котором неподеленной жила семья в четыре поколения: начни делиться — всем суму надевать. Другой наглухо заколачивал старенькую избенку, а жену посылал на время батрачить к богатому мужику либо птичницей или прачкой к соседнему помещику. И нередко бывало, что, пристроившись в городе да попривыкнув к тамошним податливым красавицам, забывал про свою деревенскую Матрену или Дуню, и она весь свой век колотилась по чужим людям, путаясь и проклиная жизнь.

Манила к себе столица бедствующих мужиков из разных губерний. Смоленщина посылала в Питер копачей, работавших огромными окованными деревянными лопатами; из костромских лесов приходило всего больше искусных плотников; оборотистые, неунывающие ярославцы шли торговать на лотках и вразнос; приземистые казанские татары работали грузчиками на пристанях и морских причалах.

Не берусь сказать, с какого времени и почему так повелось, но земляки нашей волости образовали в Петербурге нечто вроде братства старьевщиков. Навыки и традиции этого почтенного ремесла передавались от отца к сыну.

5

Крепко, на всю жизнь запомнились мне юношеские охотничьи скитания…

Никита — егерь, водивший меня на охоту по мочажинкам и поросшим жесткой, объеденной скотом осокой кочкарям Манушихи, влажного поемного луга с заросшими олешником, пересыхающими к осени ямками. Когда мы с ним, увлеченные горячим поиском собаки, стремительным взлетом бекасов и дупелей, пальбой, задерживались допоздна и выбирались оттуда при отсветах вечерней зари, то издали нам был виден огонек, светившийся в окошке избы смердовского мельника Артемия Кандаурова.

До мельницы было версты две. Пока мы шли к ней в быстро наступающих, молчаливых сентябрьских сумерках, шагая напрямик по скользкой упругой траве, этот огонек временами исчезал за выступом берега речки, широкой дугой опоясавшей луг, потом радушно мелькал сквозь поредевшую листву кустов, маня к себе.

Уже в совершенной темноте мы подходили к изгороди, которой было обнесено небольшое картофельное поле мельника. Теперь окошко, робко светившее издали, казалось ярким глазом, сторожившим потемки.

От плотины тянуло холодком и шел ровный шум падающей воды. Стоявший в стороне невидимый сейчас амбарчик жил своей особой таинственной жизнью: там что-то постукивало, шуршало, погромыхивало, и в плесках падающей на плицы воды торопливо поскрипывало колесо. Если, как бывает в это время года, вдруг набегал короткий порыв ветра, осенняя листва в зарослях ивняка и ветвях огромных ракит, обступивших со всех сторон мельницу, начинала сухо шелестеть.

Хотя на этой мельнице нас принимали гостеприимно, Никита не очень охотно сюда заходил и ворчал на наше неумение вовремя прекратить охоту, чтобы добраться домой засветло и не ночевать в местах, почитаемых им за гиблые. Я относил это нерасположение Никиты к мельнице на счет его веры во всякую чертовщину, какой деревенские предания населяли мельничные пруды, сам же, наоборот, любил сюда заворачивать. Мне этот уединенный хуторок, в стороне от проезжей дороги, несколько мрачный и даже таинственный из-за близости дремучего ельника, нравился своей тишиной, подчеркнутой однообразным шумом воды и глуховатыми звуками работающей мельницы.

Еще более привлекали мое внимание сами хозяева — Артемий и его жена Груша. Думаю, что не только на меня, подростка, но и на взрослых могучая фигура мельника и его крупная голова с огненной бородой и рыжей мохнатой гривой, припудренной мельничной пылью, должны были производить сильное впечатление. Этот семипудовый человек ступал мягко и пружинисто, слегка сутулясь и подгибая ноги в коленях, точно подкрадывался, а руки-кувалды, чуть согнутые в локтях, он выносил вперед туловища, будто готовился всякую минуту ими что-то схватить. Глядеть на Артемия, когда он держал в руке топор, было жутковато.