Избранное - [100]

Хотя глядеть было уже, в сущности, не на что, мужики медлили расходиться: их словно приковал к себе призрак исчезнувшего дома. Увидев хозяина, они несколько растерялись и стали, оробев, отходить в сторону. Когда Буров подошел вплотную к возу с криво увязанным комодом без ящика, с зеркальной подставкой и раздвижным столом, возле него остались лишь несколько женщин да седой сгорбленный мужик, державший лошадь за повод.

— Куда, дьявол старый, повез? — люто набросился на него Буров с поднятыми кулаками. — Подожгли да и давай растаскивать…

Как ни слепила Бурова ярость, он сразу заметил, что несколько стоявших поодаль мужиков вдруг разом двинулись в его сторону. Медленно опустив кулаки, он отвернулся и стал глядеть на догорающий дом. Остановились и подходившие к нему мужики. Они молча и выжидательно присматривались к нему. Бурова все же прорвало.

— Изверги вы, негодяи! — взревел он. — И дураки к тому же. Какая вам корысть от того, что меня спалили? Что, на стульях генеральшиных сидеть захотелось? В ейные зеркала глядеться? Подавитесь, черти! По-вашему все равно не будет, ироды, не придется вам вольно гулять да грабить — не дадут, приберут к рукам, погодите! Да еще покрепче скрутят, лодыри, за все ответите.

— И ответим, не побоимся! Ты вот тоже отгулял здесь, — с ненавистью крикнул кто-то сзади.

— Шибко не ярись! — кричал другой. — Ты узнай прежде, кто поджег, а потом и лайся…

— И то верно! Мы, может, тушить прибегли, твое добро спасать…

— Евонное оно, как раз, — глумливо расхохотался мужичонка, державший лошадь. — Енеральшу обманул, за гроши барским добром завладел. Кровопийца он, вот кто.

Яростная ругань и галдеж не спадали долго.

Устав от бесполезного крика, Буров махнул рукой и медленно стал обходить пожарище. У опаленной ели он остановился, прислонился к стволу, пытался собраться с мыслями. Нынче сожгли дом, а завтра наложат лапу на его деньги в банке, отымут землю. Трудно было отвести глаза от груды углей. Вот и все, что оставил огонь от дома, так и не давшегося новому хозяину!

— Господь, знать, прогневался, батюшка Николай Егорыч, за грехи наши наслал, — раздался возле старушечий голос. — Пойдем, что ли, в горницы, отдохни с дороги да от такой страсти.

Буров оглянулся — возле него стояла бабка Дарья, сокрушенная и измученная. Он поглядел на нее недоверчиво.

— Не знаю, бабка, господних ли тут рук дело, не могу про то сказать. А что люди постарались — это и ребенок скажет. Ну да время придет — все наружу выйдет… А ты толкуешь — господь! Эхма, ступай, бабка, засвети огонь во флигеле, ставь самовар, я сейчас приду.

Бабка Дарья поплелась к себе на кухню.

Кругом стало темно, словно кто медленно набрасывал на угли черное покрывало — они меркли, гасли, местами исчезали совсем. Предрассветный ветер, набегая, разносил острый запах гари.

Народ понемногу разошелся.

Бабка Дарья вдруг наткнулась на Александра Семеновича. Он стоял с опущенными плечами, поникший, с руками, засунутыми в рукава пальто.

— Голубчик, Александр Семеныч, — всполошилась бабка Дарья. — Как ты сюда попал, горемычный? Вот грех-то вышел, батюшка, — стоял, стоял дом, да и на тебе… Небось намаялся. Пойдем ко мне, я на печке уложу, напою чайком.

Александр Семенович не ответил. Медленно и трудно распрямил спину, отвернулся и ушел куда-то в темноту.

7

На пожар он попал одним из последних: на доме уже провалилась крыша, и жарко пылали колонны.

Едва услышав, что горит господский дом, Александр Семенович страшно всполошился.

— Да как же это, как это недосмотрели, неужели дадут сгореть? — повторял он, растерявшись, с задрожавшими руками. Одевался старик долго и бестолково.

Трудно даже сказать, как прошел он три версты до усадьбы по грязной, скользкой дороге в эту темную глухую ночь. Он, по-видимому, несколько раз падал, потому что, когда его заметили на пожаре, пальто на нем, брюки на коленях и руки были выпачканы в грязи. Свой теплый картуз он где-то обронил.

Сначала он совался от одного мужика к другому, шамкая и указывая рукой на пылающий дом, видимо требуя, чтобы тушили огонь. Но всем было не до него. Иной, оглянувшись на лысого старика с обвисшими дряблыми щеками и растерянным взглядом, насмешливо советовал ему взять ведро и залить огонь, другие отворачивались, как от сумасшедшего. Впрочем, Александр Семенович скоро сам понял, что сделать ничего нельзя, и присмирел: на лице его застыли испуг и недоумение. Волоча ноги, он ходил вокруг пожарища с округлившимися, воспаленными глазами и закушенным беззубым ртом.

По всему было видно, что он сам с собой рассуждает: вдруг вынимал руку из кармана и тыкал пальцем на груды угля, словно указывая, что и как здесь было. Раз он подошел так близко к жару, что стоявшие неподалеку бабы ахнули, но он лишь заглянул в отдушину в фундаменте и отошел, заслоняя лицо рукой.

Иногда он озирался на затоптанные клумбы, потом отошел недалеко к месту, где стояла чугунная скамейка, и, не обнаружив ее, укоризненно покачал головой и отправился снова бродить вокруг догорающего дома.

Не раз искал что-то в кармане, вероятно платок, и, не найдя его там, недоуменно оглядывался. На мокром лице его растеклись отпечатки грязных пальцев.