Избранное - [59]

И вот я снова мчусь в автомобиле по стране. Наступала весна, Миндальные деревья вокруг стояли в цвету, возле Кальтаниссетты весь окружающий ландшафт — и горы, и долины — был затянут нежным бело-розовым покрывалом. Солнце начало снова поддавать жару, бродить по земле с каждым днем становилось все приятнее.

Между Джирдженти и Кальтаниссеттой я сошел у маленькой гостиницы, где за столом сидела разговорчивая компания. От усталости я не мог вымолвить ни слова и потому сделал вид, что не понимаю по-итальянски. Заговорили про тех, кто любит путешествовать по разным странам; самый речистый, заводила, стал науськивать общество против меня: «За таких вот путешественников Италия и расплачивается; идут себе в муниципалитет и забирают наши денежки, а мы тут подыхай с голоду». Я с невинным видом писал письмо, но держался начеку, потому что он все больше входил в раж: видимо, то, что я умел быстро водить пером, бесило его до чрезвычайности. Теперь он изображал меня преступником, пустившимся по свету, чтобы избежать решетки. «Других засылают на галеры на пятнадцать лет, а эти пьют-едят себе до отвала». Он передразнивает, как немцы просят подаяния, и при этом кричит по-петушиному. Он заявляет, что все любители путешествий сплошная бестолочь, никакого от них проку, куски мяса с руками-ногами, комаров им только кормить.

Все дальше давал он себя увлечь потоку своих дурных соков, было прямо-таки увлекательно наблюдать, какую большую энергию человек обращает во зло. Хотя письмо давно было закончено, я продолжал писать, просто так, отдельные слова без всякой связи, чтобы только посмотреть на его извержение. Когда он наконец иссяк, я сказал: «Поскольку мы не размахиваем руками и ногами, то вы думаете, что мы ничего не думаем и не чувствуем, но это вовсе не так; мы сидим неподвижно, как деревянные истуканы, но наши головы полны мыслей, а наши сердца полны чувств. Северный темперамент отличается от южного. Вы не должны больше говорить, что мы просто куски мяса».

«Это мы, — ответил он неожиданно, — вы меня неправильно поняли, это мы куски мяса». После чего быстро перешел на другую тему и стал очень подробно и живо рассказывать историю Миньоны из оперы Тома.

В Кальтаниссетте на рыночной площади собралась огромная толпа, слушавшая через репродукторы Муссолини. Когда он кончил, я сел на террасе кафе и начал рисовать, чем тоже привлек внимание и собрал толпу, так что хозяин стал ворчать и сеанс пришлось перенести внутрь кафе.

Пройдя меж хлебородных гор, я остановился ввечеру на крестьянском дворе, где вместе с двумя пожилыми батраками в хлеву из общего деревянного корытца — каждый со своего борта — смог похлебать макарон в телячьем бульоне, а потом выудить перстами несколько кусков мяса из глубокого горшка. Это была картинка, достойная раннего Остаде,[64] когда благоденствие еще не излилось на Нидерланды. Сходство лишь усилилось, когда я нарисовал старшего из батраков и прикрепил портрет к балке под низкий потолок.

С той минуты я помчался галопом по Европе. Последний перегон пролетел в буйном, опьяняющем вихре впечатлений, тысячи образов и картин проносились мимо меня. Было ли это все в действительности? Наверное, было, кто же иначе смог бы вызвать этот колдовской мираж, если его не было в действительности; ничего бы не вышло, кроме жалкой шутки.

Целую ночь ехать через горы, потом Лентини, оттуда на мешках с мукой, часами глядя на залив Аугусты, бескрайнюю водную гладь, обрамленную далекой перспективой, которая внизу подо мной переходит в берег, а залив — в игрушечное море. Потом Сиракузы, этот волшебный город, это необъятное треугольное плато, где сотни улиц, тысячи домов и миллионы людей стали от времени настолько прозрачны, что их уже не видишь, где миллионы призрачных сиракузцев день за днем пытаются выдергать траву, которой проросли их дома. Но трава беззаботно растет себе дальше, ибо у призраков нет никакой опоры, им не за что ухватиться; когда светит солнце, они превращаются в тени, а когда опускается ночь — в легкий туман, призраки должны все сносить.

Но на вершине треугольника, обращенной в глубь острова, еще не истлело до прозрачности крупнейшее крепостное сооружение античной эпохи, с подземными ходами, оборонительными рвами и волчьими ямами. Там призраки до сих пор алчут сражаться, все как один в героическом порыве, ведь смерть им более не грозит.

Наконец видишь полуостров, на котором стоит современная Сиракуза, тихий маленький городок, с озерцом, где растет папирус, давным-давно завезенный сюда с Нила.

Неподалеку — Латомии, мергелевые катакомбы, с обвалившимися от землетрясения сводами, прохладные летом и теплые зимой; причудливые, с отвесными стенами провалы, в которых много цветов и тишины, каждый день заполняемые доверху солнечным светом, где никогда не дует ветер и никогда не томит жара.

Здесь же знаменитое ухо тирана Дионисия, вернее, ушная раковина, вытесанная в скале на высоту целого дома. Кто в нее войдет и прокричит что-нибудь, немедленно обратится в бегство, испугавшись собственного голоса. Я вышел из этого уха совершенно охрипшим, чуть ли не в клочки порвав свои голосовые связки, просто не мог остановиться, купаясь в собственном красноречии.