Избранное - [15]

Всю неделю, когда выпадает минута передышки, им приходит на ум: что душа-радость Бёжике, как она поживает там с бабушкой? Не шибко ли скучает по отцу с матерью?

А иной раз какая-то сумасшедшая тревога сжимает сердце Юльчи: ох, мне снился такой дурной сон, уж не стряслось ли чего с дочуркой? У матери столько дел, и ребенок Эсти тоже при ней, где ей уследить за обоими. Как бы не угодила в уличную канаву или в яму к свиньям. Тоже вот и Чако: эта старая дрянная свинья такая опасная, так и валит с ног, ах, как бы не укусила девчушку. Мне довелось слышать, как свинья сожрала младенца… Вот этак и у свояченицы Сабо сгинул ребенок в страду…

Так сетует Юльча Варга всю неделю, и уж так-то она радуется, увидя свою букашечку, семенящую рядом с бабкой.

К счастью, наступает время обеда, долго ждать не приходится, порядок тут прямо солдатский: женщины, приносящие еду, усаживаются в ряд на краю жнивья в стане, если есть деревья, то под ними, если нет, то прямо под палящим солнцем или у копен, еще почти не дающих тени — солнце стоит в зените, — и ждут, пока не закончат составлять снопы в копны.

Радостно возвращаться наконец в стан. Янош устал, очень устал — жатва не такое дело, чтобы можно было набраться сил по ходу работы, и матушка Балог смотрит на худое костлявое лицо Яни, в его глубоко запавшие усталые глаза, на его исхудавшее тело и тощие ребра с той же тревогой, что и Юльча Варга, и то же невыразимое беспокойство гложет ее сердце: господи, выдержит ли? Сгубили, сгубили красивого сильного парня, мою кровиночку, моего старшенького… И отвертывается, чтобы смахнуть набежавшую на глаза материнскую слезу.

К счастью, ни Яни, ни Юльча не замечают этого, они заняты умыванием и болтовней с девочкой, которая уже спрашивает:

— Отец, ты поймал мне птичку?

Отец не отвечает, не может: у него полон рот воды, но, вытираясь полотенцем, он загадочно улыбается и быстро сдергивает с котомки прикрывающее ее ветхое одеяло — где уж теперь его нарядный крестьянский кафтан? — шарит в котомке и достает птицу — красивую маленькую перепелку с гладкой головкой. Птица испуганно моргает крохотными глазками, вдруг попав из темноты на яркий солнечный свет. Вот она, моя крошка, посмотри: птичка, перепелка, я поймал ее для тебя.

И вправду, он поймал ее, хотя за ней пришлось побегать. Она вспорхнула у него из-под косы, за нею бросились вдесятером, но в конце концов она досталась Яни, ибо не может человек быть таким усталым и бессильным, чтобы не доставить маленькую радость своей дочурке, которую не видел три года с тех пор, как она родилась. Чего не сделает человек ради того, чтобы снискать любовь своих детей. Ведь в этой маленькой девочке он так и видит ее родную мать… Эти глаза, эти глаза, этот милый заостренный носик, темные брови, слегка приоткрытые губы, белоснежные зубы: вылитая мать, вылитая мать!

А девочка смотрит округлившимися глазками на быстро дышащую от страха птичку и хотела бы, да не смеет ее взять. Тогда отец берет крохотную ладошку и гладит ею птичку. Она не укусит, моя крошка, посмотри, какая она кроткая!

Да, это так, у Бёжике уже есть опыт, она знает, что всякого зверька надо остерегаться. Наседка так и налетает, когда с цыплятами, котенок царапается, воробышек щиплется, а вот маленькая перепелка молчит и только моргает: хорошая птичка, не клюется.

Тем временем матушка Балог развязала узел, выставила еду. Из узла появилась чистая рубаха, матушка Балог знает, как должен потеть ее бедный ослабший сын, ему мало одной рубахи на всю неделю, затем маленькая бутылочка водки. Должно быть, матушка Балог отдала за нее последние яйца, но это неважно, лишь бы сын как-нибудь выдержал жатву. Так уж повелось, бедняк на издольщине все равно что попавший в беду полководец: все можно отдать за победу, а там уж как-нибудь. Хлеба опять хватит на год, а если есть хлеб, с голоду не помрем.

Яблочный суп со сметаной и молодого цыпленка принесла им матушка Балог. Она и хотела бы сготовить мясной, ведь он лучше всего восстанавливает силы, да цыплята еще малы, не дают навара, а взять мяса в лавке нет денег. Но ничего, сойдет и такой — эти проклятые господа не только изуродовали тело Яни, но еще испортили ему и желудок. Для него тяжело это жесткое, волокнистое, толстокожее сало, которое выдает помещик. Вот и вчера ему было худо, похоже, расстройство желудка. Трудно сразу привыкнуть к застоявшейся, скверной воде пушты[4]. И трудно теперь, на жатве, осиливать каждый день по пять-шесть литров, ведь в лагере, сидя на скудном пайке, он выпивал от силы пол-литра воды за неделю. Добро бы еще просто воды, а сколько в ней было червей и микробов!

Худо бы пришлось тому, кто увидел бы через увеличительное стекло, сколько крохотных страшилищ — круглых, длинных, многолапых, шаровидных, плоских и звездообразных червей кишит в этом полулитре воды, которую они в несколько приемов вливали в свои истомившиеся желудки.

Потому-то и принесла матушка Балог бутылочку водки — она здесь вместо лекарства. Водка даст либо силы, либо ощущение силы. Живо разольется по жилам и уверит человека, что он опять при силах. Ну и маленечко растормошить «бастующий» желудок. Уже вчера прибегнул Яни к старинному лекарству рабов и крестьян-бедняков — репчатому луку, потому что больше он так бы не выдержал. После расстройства желудка у него начала кружиться голова. Тогда он взял большую луковицу, разрезал ее, посыпал солью и унял свой желудок. Ведь лук все равно что водка, он живо растворяется и расходится по всему телу. А если к нему подрезать еще и свинины, он унесет с собой и ее жир: от этого рождается сила. Хорошо, когда человек верит хотя бы в водку или в лук: душа придает телу силу и дальше выносить гонку. Так жили в старину святые — на травах, на ягодах, на саранче и воде. Только, разумеется, они не нажинали по двадцать — двадцать пять копен пшеницы за день.