Избранное - [14]

Однако вязание снопов теперь и для Юльчи не детская забава, потому что маленький незнакомец временами уже шевелится в ее теле. В такие минуты ей становится боязно, но она не говорит об этом Яни, чтобы не усугублять его забот. Однако сама она все чаще думает о том, какая будет радость отцу, если родится сын, ведь дочка, маленькая Бёжике, у них уже есть. (Ее ведь по бабушке так назвали, по Эржи Надь[3].)

Юльча старается помогать Яни не только при работе, но и во время отдыха, во время варки пищи и еды и теперь, замужем, она следит за своей внешностью, в отличие от многих других женщин; за какие-то секунды она ловкими пальцами распускает свои красивые черные волосы, беспощадно сильными рывками гребня приглаживает их, крепко заплетает в косы и укладывает небольшим узлом. Не на темени и не горкой, как принято в здешних местах, а сзади, на затылке свивает гладкий и плоский узел, чтобы не тянул вниз, взмокнув от пота, не мешал при работе.

Юльча хочет сказать всем, и в первую очередь мужу, что она сделает всю мелкую работу, а Янош пусть отдыхает, пусть поспит в перерыве на обед хотя бы четверть часа — при большой усталости каждая капля сна дорога. По ночам, хотя она сама очень уставши и ей самой нелегко с тем, еще не родившимся, она с беспокойством замечает, что мужу снятся тяжелые сны, а его мускулы подергиваются. Первые ночи руки Яноша подрагивали во сне так, будто он все еще косил, и он толкал локтями прикорнувшую возле него жену.

Она бережет мужа и от любви. С женской нежностью отводит она попытки сближения, чтобы любовь, которой Яни благодарит ее за ее бесценную хлопотливость, не перешла в бурные объятия, ведь им нужно беречь его силы.

А вот что Яни чувствует к жене среди поглощающих его горестных мыслей — этого ему и не суметь выразить! «Милая моя пташка, дорогая моя перепелочка», — рвется у него из сердца, когда он видит ее хлопотливое проворство. Ибо сейчас, в туго повязанном сзади фартуке вязальщицы, с округлившимся станом Юльча и вправду очень походит на эту птицу с маленькой головкой и сложенными крыльями, бегающую по полосам пшеницы и свежей стерне.

Если б только он смог заглянуть в сердце и душу Юльчи! Он увидел бы, что его жене враги все, кто мучит ее мужа. Враги господа, которые послали его на войну, довели до ранения и лишили его свободы; враги офицеры и жандармы, которые увезли его, избивали и отняли у него силы; враги Шлезингеры, которым он за сноп пшеницы нажинает четырнадцать снопов, враг торговец, который обманывает его на базаре или в лавке; враг Балог Шете, который погоняет его, чтобы заслужить похвалу и подарки от помещика. До некоторой степени враги и другие люди, здоровые и выносливые, потому что дурни такие — этому вралю нескладному повинуются и готовы до смерти умучить друг друга работой, в том числе и Яноша. А еще, чувствует она, ее враги и те, кто ругается: зачем, дескать, пошел в красные солдаты, или те, кто готов оскорбить его: ты, мол, не справляешься с работой.

Такова пока что была ее «классовая борьба», но Яни она никогда об этом не говорила, потому что сама не думала об этом.

* * *

Пока жнут ближайшие к деревне полосы, мать Яноша варит «детям» обед и приносит еду на поле. Ибо это только родительская мечта, что, когда большинство детей покинет родное гнездо, с ними не будет уж столько хлопот. Смотрите-ка, теперь уже нагрянула забота не только о детях, но и о внуках. И вот две матери договариваются носить в поле еду своим двум горемыкам на пересменку — раз одна, раз другая, чтобы хоть как-то облегчить им жизнь, чтобы не сидели всю неделю на черством хлебе да на пустой лапше. И матушке Балог нельзя даже и пожаловаться на то, что у нее отрываются руки, когда она несет обед двум парам жнецов — ведь ее дочь Эсти с мужем тоже жнут здесь, только в другой артели, да, отрываются, потому что она не может переложить ношу из руки в руку: у нее заняты обе руки да еще узел на спине, а рядом ли, следом ли семенит маленькая девчушка, с ней сладу не было — пойду да пойду к матери и отцу, ведь отец обещал поймать ей на жнивье птичку. Нельзя жаловаться, хотя жаловаться и сладко и хочется, ведь для родной матери только и чести, что она все сделает для своих детей; нельзя жаловаться, потому что либо невестка, либо дочь обидится. «Да, у матушки не отрываются руки, когда она носит обед Эсти с мужем, она для них и на мельницу ходит делать помол, а как для нас, так даже эта малая ноша тянет», — скажет невестка. Так что матушка Балог молчит и жалуется лишь своей маленькой внучке: «Ах, моя букашечка, присядем маленечко, отрываются у меня рученьки». Ибо страх как уходит сила из рук и пальцев, когда их часами и километрами оттягивает книзу горшок или полный короб. Умны же были женщины древности, что носили полные сосуды на голове. Но горячую пищу на голове не понесешь, да к тому же те женщины носили один сосуд, а не два, как Эржи Надь Балог.

И когда за вереницей женщин, идущих по тропе к полю, Юльча и Яни завидят матушку Балог с крохотной девчушкой, которые плетутся в самом хвосте, — малютка уже очень устала, но бабушка не берет ее на руки, у нее нет третьей руки, сердца их настраиваются на веселый лад: ах, и дочурка пришла, так бы и съел тебя, ягодка, только б не занозила ножку.