Избранное - [13]

И Юльча Варга тоже тревожится — не за себя, а за мужа. Она почувствовала и за дни его пребывания дома чувствует все отчетливей, что Яни не такой здоровый, каким был прежде. По утрам просыпается в поту, хоть рубаху выжимай, и, если принимается за какую-нибудь работу, пусть самую легкую, вот хотя бы окапывание деревьев в саду, то и дело прерывает ее — глотнуть воздуха.

Что его тело изломано, что на спине и плечах, на боках у него уже зажившие, но еще меняющие цвет рубцы — все это она тоже увидела, хотя Яни еще не говорил с ней об этом. Не говорил, но она знает, отчего они, и орошает слезами, горюя по ночам, места ранений. Ибо любовь обладает целебной силой, она уже чувствует это как молодая мать. Она и Бёжике врачует поцелуями, когда та показывает ей кровоточащий пальчик и говорит «бобо».

Они будут жать вместе впервые с лета 1914 года. С тех пор прошло семь летних сезонов, и Юльча лишь одно лето, да и то короткие две недели обмолота, работала вместе с Яни, но быть при нем вязальщицей ей еще не приходилось. И она ни за что не уступила бы этого места другой, если б даже было из кого выбирать.

Но для опасений уже не остается времени — после петрова дня наступила пора созревания пшеницы, подул теплый ветер, и Шлезингер и его люди изо дня в день обходят поле. И в каждой артели рассказывают, что вчера другая артель — Йошки Зельда или Банди Шимона — накосила на шестьдесят, восемьдесят копен больше, что на косу пришлось двадцать одна или двадцать шесть копен, что сжали на столько-то хольдов больше.

Это всегда на половину или на треть вранье, а иногда и целиком вранье. Да к тому же хольд хольду рознь, а в копне может быть и тридцать и пятьдесят килограммов зерна, но что толку в таких рассуждениях, надобно подгонять людей, ведь Балог Шете, старшой артельщиков, только за то и получает от помещика в подарок два центнера пшеницы, а сам помещик получит больше дохода в пересчете на каждого жнеца, если артель Шете не отстанет от остальных.

Но для Яни Балога это означает, что у него не останется времени на то, чтобы понемногу вновь обрести силы и крестьянскую сноровку. За годы войны, революции и заключения многие привыкли к безделью, к лодырничанью, но с тех пор как граф Бетлен взял в свои руки бразды правления, жандармы отучают народ перечить властям, а помещики — отлынивать от работы. Кто и теперь еще норовит работать кое-как, словно из-под палки, пропадет с голоду, ведь теперь не только господа и их погонялы следят за ним, но и товарищи выживут из артели. Тут уж не жди никакого снисхождения, беспощаден закон издольщины: кто отстанет, тот конченый человек, на свалку его.

Яни Балог знает это и полон мрачной решимости не отстать от других ни на шаг, не заузить свою полосу, косить так, чтобы снопы у него получались не жиже, чем у остальных.

Юльча Варга тоже знает это и, связывая снопы, усердно нагибаясь, нет-нет да и взглянет: выдерживает ли ее Янош, не отстает ли? И если видит, что к концу длинных полос он едва выдерживает темп, идет иной раз на две-три сажени позади остальных, она вся трепещет и молится: «Ах, боже милостивый, помоги ему вынести эту жатву, не дай ему заболеть! Ах, как же мне помочь ему, как передать ему свою силу?»

Но где там помочь при косьбе, она не смеет даже сказать: «Что, трудно, мой Янош?» — ибо чувствует, что мужу будет неприятно слышать это, ведь он скрывает от других, да и от нее тоже, что он так слаб. И вот Юльча лишь смотрит на него тревожными глазами, и сердце ее бьется где-то у горла: ах, только бы с ним ничего не стряслось! Ибо эта жатва как война, вот и дядюшка Иштван Киш Тот умер с косой в руках. Просто упал, и все тут. Из пятидесяти пар жнецов несколько всегда остаются в стане: у кого болит голова, у кого желудок, кто свалился от работы, кому стало дурно, кого хватил солнечный удар.

И уж так-то она радуется, так успокаивается, когда жнецы заканчивают полосу и после небольшого перекура начинают вязать снопы и ставить их в копны. Уж теперь-то она может помочь мужу. Нет такой проворной девушки — а для девушек честь и закон обгонять молодиц, — которая обогнала бы ее в ряду. Но она не только споро ставит копны, а еще и вяжет на богу сноп тут, сноп там перед Яни. Ведь какое облегчение для него, — когда в дикой гонке все идут так быстро по густорядью снопов, что не распрямляются между двумя снопами, а в той же позе, в которой перевернули уже связанный сноп и выдернули «хвост», свясло, в одном и том же наклоненном положении уже тянутся вязать следующий, — какое облегчение и радостное удивление, когда он то тут, то там находит связанный сноп — след рук его маленькой жены. Ведь тогда он, прежде чем потянуться к новой, несвязанной охапке колосьев, может распрямиться, глотнуть воздуха и обтереть рукавом рубахи взмокший от пота лоб. От беспрестанных нагибаний с него уже не только градом катит пот, уже не только натружена поясница, но и кровь прихлынула к голове, и голова вот-вот закружится, а мозг временами чуть ли не вспыхивает пламенем, и в глазах темнеет — и вот радостное удивление: этот сноп связан. Ах, моя милая сумасшедшая Юличка, другой такой жены не найдешь в целом свете. Теплая волна любви захлестывает его сердце, и он рвется вперед: пусть при косьбе он чуть отстает, зато в вязке снопов, хотя бы с помощью жены, он впереди всех. Пусть не говорят завистники, барские угодники: этот красный солдат, видать, гнушается работой либо не может справиться с ней.