Избранное - [12]

Так вот и вышло, что Шандор Варга, старший брат Юльчи, придя однажды вечером с работы, выложил новость: дядюшку Иштвана Киш Тота принесли домой мертвым, а послезавтра начинается жатва.

Матушка Варга, у которой материнской заботы на всех детей хватает, да еще и с избытком, встрепенулась:

— Ах, сынок, Шандор, поговорил бы с Балогом Шете, старшим у артельщиков… Хорошо было бы устроить к ним Яноша, мужа моей Юльчи. Он вернулся домой, у них ничего нет, как было бы хорошо, ежели б он уже завтра получил задаток натурой.

Ведь Юльча жила доныне все больше милостью матери да свекрови, потому как одно лето ходила беременная, а другое — кормила грудью младенца. Да к тому же контрреволюция была, и ни женам, ни детям красных не то что армейского пособия, даже работы не давали.

Шани Варга похмыкал. Он, правда, очень любит своего зятя Яни, он славно повеселился на его свадьбе, да вот закавыка, очертенели эти господа, зять-то Яни красным солдатом был. Ему не хочется накликать на себя беду, он ведь и сам-то попал в артель благодаря тому, что тесть его, Иштван Ковач Секе, в армии приятелем был Балогу Шете, да и теперь их вино вместе сводит.

Но так или иначе существуют родственные обязанности, от которых не отмахнешься. Шани Варга потолковал с тестем, тот потолковал со своим приятелем, и, так как времени подбирать человека уже не осталось, Балог Шете согласился, но поставил условие: он знать ничего не знает ни о том, что Яни был красным солдатом, ни о том, что он недавно вернулся из лагеря для интернированных. Жнецу-заменщику контракт подписывать не надо, кому придет в голову дознаваться, кто там машет косой в числе прочих.

Разумеется, чтобы закрепить это неведение, вдова матушка Варга пообещала Балогу Шете полцентнера пшеницы из будущего заработка Яни, но так, чтобы Яни не знал об этом, ведь этот строптивец скорее откажется жать, чем даст отступного старшому артельщиков только за то, что получил работу.

Она не говорила об этом до поры до времени и Юльче: уж очень безрассудно та предана мужу, скажет ему, и тогда всему конец. Лучше позже признаться, и тогда они наберут эту малую толику пшеницы, если уж на то пошло, по колоску с поля и подметая места, где стояли скирды. У заботливой матери должно хватать ума и на такого рода дела, раз ее дети такие чудны́е, что чести ради готовы умереть с голоду. Бедняку ли хорохориться, когда у него нет ни хлеба, ни работы.

Собственно говоря, матушка Варга таила обиду на зятя: нужно было ему связываться с коммунистами! Раз ты семейный человек, то и держи себя поскромнее, чего тянуться за этим великим умником Габри Кишем, он-то может о себе сказать: «У меня ни малых, ни больших, да и сам я не на сносях», — а ведь в семействе Яни вот-вот должен родиться второй ребенок. И если не ради зятя, то ради дочери и внука она все же сделала то, что может сделать хорошая теща. Ведь если они голодают, то и ей кусок в горло не идет, так пусть лучше они зарабатывают, чем она будет кормить их.

Работа уже есть, но, увы, никто, кроме Яни, не знает, — разве только Юльча догадывается, она все чувствует сердцем и нервами, — что силы у него нет. С осени 1914 года прошло восемь лет, за это время он испытал все: голод, лишения, окопы, холод, ранение, палаческие истязания и методический мор голодом в лагере для интернированных — жидкая каша без жира и похлебка из тминных семян, — откуда тут взяться силе, необходимой жнецу-издольщику на помещичьей ниве, где артельщики соревнуются, кто больше нажнет, потому что от этого зависит, кому дольше хватит хлеба зимой.

Другая беда — и об этом тоже знает один только Яни, а Юльча догадывается — это то, что хотя за последние восемь лет Яни многое испытал, много перемучился и даже много работал, разнообразно и не жалея сил, все это была не настоящая крестьянская работа. Его мышцы, жилы, руки, ноги и плечи отвыкли от подлинно крестьянского труда. Если ему и случалось брать в руки сельскохозяйственную снасть, то это всегда был своего рода труд «из-под палки». Даже работа в лагере была игрушкой по сравнению со жнецовской. За эти восемь лет только и было у него счастья, что две недели солдатского отпуска да какие-нибудь два месяца революции и свободы зимой 1918/1919 года, когда они сыграли свадьбу. Но с хлебом уже тогда было туго.

В таких тяжелых, невеселых раздумьях вышел Яни с артелью жнецов на хутор Электанью, ибо чувствовал себя до того слабым, в мышцах у него было так мало силы, что он боялся осрамиться, боялся, что не выдержит гонки наравне с другими. Если б только мало-мальски окрепнуть, пусть даже на лапше со свининой, пусть даже взятой взаймы. И если б только он мог хоть сколько-нибудь поразмять, укрепить мышцы на косьбе полегче, на люцерне, на клевере, тогда у него не было бы так смутно на душе.

Хорошо еще, вязальщицей у него не чужой человек, а жена. Правда, она беременна, отходила уже больше половины срока, но это ничего, она сдюжит. Так уж заведено: женщина работает, пока не свалится. По крайности, надо щадить тех, у которых на девятом месяце распухают ноги и теряется подвижность, а у Юльчи такие сильные, выносливые худые ноги и такие гибкие запястья, что любящему мужу и польза и благодать уже одно то, что жена не куксится: здесь болит, там болит.